А ревизор свое гнет: «Давайте делать ревизию». Опытный попался.
Тэк. Влопался, голубчик?
Всю ночь сидели. А утром нашего Ганю прямо из магазина да в КПЗ.
Сколько дали?
Еще не судили. Во вторник суд будет. А за ними давно уж народ замечал. Зоечка-то его последнее время в день по два раза переодевалась. Не знала, какое платье надеть. Как на пропасть! А сейчас ноет ходит: «Может, ошибка еще». Ошибка! Ганя ошибется!
Михайло задумался о чем-то.
За окнами стало светло: взошла луна. Где-то за деревней голосила поздняя гармонь.
Садись, Миша.
Михайло задавил в пальцах окурок, скрипнул кроватью.
У нас одеяло какое-нибудь старое есть? спросил он.
Зачем?
А в кузов постелить. Зерна много сыплется.
Что они, не могут вам брезенты выдать?
Их пока жареный петух не клюнет не хватятся. Все обещают.
Завтра найдем чего-нибудь.
Ужинали не торопясь, долго.
Анна слазила в подпол, нацедила ковшик медовухи для пробы.
Ну-ка, оцени.
Михайло одним духом осушил ковш, отер губы и только после этого выдохнул:
Ох хороша-а!
К празднику совсем дойдет. Ешь теперь. Прямо с лица весь опал. Ты шибко уж дурной, Миша, до работы. Нельзя так. Другие, посмотришь, гладкие приедут, как боровья сытые загляденье! А на тебя смотреть страшно.
Ничего-о, гудел Михайло. Как у вас тут?
Рожь сортируем. Пылища!.. Бери вон блинцы со сметанкой. Из новой пшеницы. Хлеба-то нынче сколько, Миша! Прямо страсть берет. Куда уж его столько?
Нужно. Весь СССР прокормить это одна шестая часть.
Ешь, ешь! Люблю смотреть, как ты ешь. Иной раз аж слезы наворачиваются почему-то.
Михайло раскраснелся, глаза заискрились веселой лаской. Смотрел на жену, как будто хотел сказать ей что-то очень нежное. Но, видно, не находил нужного слова.
Спать легли совсем поздно.
В окна лился негреющий серебристый свет. На полу, в светлом квадрате, шевелилось темное кружево теней.
Гармонь ушла на покой. Теперь только далеко в степи ровно, на одной ноте, гудел одинокий трактор.
Ночь-то! восторженно прошептал Михайло.
Анна, уже полусонная, пошевелилась.
А?
Ночь, говорю
Хорошая.
Сказка просто!
Перед рассветом под окном пташка какая-то распевает, невнятно проговорила Анна, забираясь под руку мужа. До того красиво
Соловей?
Какие же сейчас соловьи!
Да, верно
Замолчали.
Анна, крутившая весь день тяжелую веялку, скоро уснула.
Михайло полежал еще немного, потом осторожно высвободил свою руку, вылез из-под одеяла и на цыпочках вышел из избы.
Когда через полчаса Анна хватилась мужа и выглянула в окно, она увидела его у машины. На крыле ослепительно блестели под луной его белые кальсоны. Михайло продувал карбюратор.
Анна негромко окликнула его.
Михайло вздрогнул, сложил на крыло детали и мелкой рысью побежал в избу. Молчком залез под одеяло и притих.
Анна, устраиваясь около его бока, выговаривала ему:
На одну ночь приедет и то норовит убежать! Я ее подожгу когда-нибудь, твою машину. Она дождется у меня!
Михайло ласково похлопал жену по плечу успокаивал.
Когда обида малость прошла, он повернулся к ней и стал рассказывать шепотом:
Там что, оказывается: ма-аленький клочочек ваты попал в жиклер. А он же, знаешь, жиклер там иголка не пролезет.
Ну, теперь-то все хоть?
Конечно.
Бензином опять несет! Ох господи!..
Михайло хохотнул, но тут же замолчал.
Долго лежали молча. Анна опять стала дышать глубоко и ровно.
Михайло осторожно кашлянул, послушал дыхание жены и начал вытаскивать руку.
Ты опять? спросила Анна.
Я попить хочу.
В сенцах в кувшине квас. Потом закрой его.
Михайло долго возился среди тазов, кадочек, нашел наконец кувшин, опустился на колени и, приложившись, долго пил холодный, с кислинкой квас.
Хо-ох! Елки зеленые! Тебе надо?
Нет, не хочу.
Михайло шумно вытер губы, распахнул дверь сеней
Стояла удивительная ночь огромная, светлая, тихая По небу кое-где плыли легкие, насквозь пронизанные лунным светом облачка.
Вдыхая всей грудью вольный, настоянный на запахе полыни воздух, Михайло сказал негромко:
Ты гляди, что делается!.. Ночь-то!..
Правда
Он то гремел с трибуны, подвергая беспощадной критике недостатки в своем колхозе, то, указывая прокуренным пальцем на аудиторию, тихо и строго предупреждал: «Но учтите, дорогие товарищи, мы все это исправим. Исправим». Под конец, правда, он дал маху: забыл в пылу выступления, что кукурузу называют «королевой полей», и назвал ее «русской красавицей». В зале засмеялись и долго хлопали Аксенову.
Сейчас, копаясь в моторе своего «козла», Аксеныч с удовольствием думал: «Могу, язви тя в легкое!»
Сзади кто-то негромко спросил:
Вы к себе сейчас едете?
Аксенов обернулся: спрашивал невысокий, бритый наголо, с серым лицом, большеротый. Смотрел спокойно, чуть насмешливо. Аксенов узнал: новый директор Березовского совхоза, сосед Аксенова.
Подбросить, что ли?
Да.
Сейчас Аксенов опять уткнулся в мотор. Свечи закидало Он вывернул запальную свечу, подчистил ножом контакты-усики, поскоблил, протер, продул и ввернул опять.
Большеротый все стоял и смотрел ему в спину.
«Как же его фамилия?» пытался вспомнить Аксеныч. Он еще не был знаком с новым директором, но слышал о нем как о человеке странном. В чем заключалась эта странность, он сейчас не мог вспомнить, так же как и фамилию директора.