Забегу вперёд: в 1944 году части Красной Армии, освободившие Крым, получили богатый дар лакских колхозников. Правда, открыли им это добро не те, кто зимой 1942 года прятал его.
Вскоре Лёли «новоиспечённый бургомистр» получил от бахчисарайского немецкого коменданта приказ: направить на ремонт качин-ской дороги пятнадцать крестьян. Приказ привезли фашисты с одним погоном на чёрных шинелях эсэсовцы!
Под Севастополем продолжался тяжёлый бой, вокруг шастали немецкие «ягт-команды» охотники за партизанами. Опасность надвигалась на Лаки.
Собирались в клубе. Решали: как же быть, как жить дальше?
Одни предлагали сжечь деревню и всем податься в лес. Но куда женщин, малышню, стариков? Другие советовали ждать, что будет дальше, жить тихо и мирно. Тут же у самих себя спрашивали: чего ждать? Пулю в спину или верёвку на шею.
Попросил слово бухгалтер. Многие колхозники с удивлением смотрели на человека, тихо идущего к трибуне. Старик сказал:
Нам нельзя уподобляться героям крыловской басни о лебеде, раке и щуке. Мы всем обществом должны решать, вот так, граждане колхозники.
Что конкретно предлагаете?
Во-первых, слушать нашего председателя.
Бургомистра, да?
Человека! Пусть будет для вида бургомистр, а для дела наш председатель. Надо хитрить с оккупантами, водить их за нос, уступить на алтын, а остаться при своём рубле. Пока суд да дело, надо срочно найти партизан, Македонского, значит.
Ищи в поле ветра!
Григорий Александрович решительно поднял руку:
Македонского лично энаю, да и в лесах тех бывал. Доверите поищу!
Фельдфебель скоро снова появился в Лаках, на этот раз с отделением солдат полевой жандармерии и полицаями из Керменчика.
Войдя в председательский дом, немец по-хозяйски уселся за стол.
Подали закуску холодную, залитую жиром, баранину, выставили несколько бутылок светлого вина. Лёли достал даже пахучий розмарин с бисеринками на кожуре.
Гут, молодец! потирая руки, смеясь, сказал фельдфебель, внимательно следя, однако, за лицом хозяина.
Долго и аппетитно ели солдаты, сплёвывали яблочную кожуру на чистый пол. Фельдфебель хвалил вино, поднял стакан:
Севастополь капут! Солдат много кушать много. Немецкий командований частный собственность нике... брать не имеет. Колхоз Лака богатый. Большой общественный фонд?
Было много добра всякого, но эвакуировали, отдали Красной Армии. Так что, господин офицер, ничего нет.
Почему нет? Фельдфебель стукнул кулаком по столу, поднялся. Нам всё знать... Барашка, крава, шнапс, з-э... как? Дюбек, дюбек... Есть, да?
Было, а сейчас нет. На нет и суда нет так у нас говорят, развёл руками Лёли.
Фельдфебель надвигался на него:
Почему нет?
Они долго смотрели друг другу в глаза, солдаты перестали чавкать, полицейские, торчавшие у входных дверей, замерли.
Ты коммунист... Партизан. Тебя фьют!
Фельдфебель гаркнул солдатам и полицаям что-то по-немецки; те бросились к оружию и выбежали из председательского домика. Один с автоматом стал у дверей.
Прошло минут двадцать, может, больше.
Лёли спокойно уселся на табуретку, фельдфебель не спускал
с него глаз.
Возвращались солдаты, докладывали, что в колхозных амбарах, лабазах лишь ветер гуляет. Фельдфебель подскочил к Лёли, разжал два коротких пальца:
Два суток, два день, два ночь двадцать пять коров, двести барашка, сто декалитров шнапс... А нет... Он начертил в воздухе петлю, вскинул глаза наверх.
Нет ничего, господин немец.
Молчать! Фельдфебель больно ткнул Лёли кулаком в скулу.
Лёли отшатнулся, в глазах его блеснула такая ненависть, что фельдфебель машинально положил руку на кобуру пистолета.
Владимир Лёли сумел сдержаться, сказал обыденно:
Я готов сделать всё возможное, господин офицер, но если неоткуда взять. Попытаюсь что-то собрать.
Старая лесная дорога. По обочинам чёрный кустарник. Оттепель. На жёлто-буром снегу ни единого следа. Тихо. Журчит талая вода.
Оглядываясь по сторонам, устало влачит ноги путник: маленький, сгорбленный, с кизиловой палкой в руках.
Часовой, притаившись в густых зарослях кизильника, внимательно следит за ним, ещё не решаясь остановить этого странного, неожиданно появившегося в партизанском лесу человека.
Дорога пересечена натоптанной тропой. Путник нагнулся, стал пристально всматриваться.
Стой! Руки вверх, папаша! Паренёк в стёганке наставил автомат.
Убери-ка свою штучку. Скажи, сынок, ты партизан? устало спросил старик, глядя пареньку в глаза.
...Старика долго вели по тропке, которая то падала в русло шумной речушки, то круто взбиралась на перевал. Наконец-то она спокойно потекла по тёмному лесу, закрывшему небо.
Привели задержанного к штабному шалашу, пошли докладывать командиру.
Из шалаша вышел мужчина средних лет с плотной короткой шеей, весь сбитый, посмотрел на задержанного:
Ба, Григорий Александрович! Вы ли, господи! Вот это гость, братцы!
Македонский, товарищ Македонский! Старик чуть не упал. Это я, видишь, я! Старик обнял командира, прослезился.
Да что с вами, какая беда привела, Григорий Александрович?
Уж отчаялся найти, уж совсем пропадал...
Михаил Андреевич Македонский командир боевого Бахчисарайского отряда поил чайком бывшего своего учителя на бухгалтерских курсах. Старик пил, хвалил кизиловый настой и смотрел на Македонского, на его смуглое, дышавшее силой лицо.