Выхожу из дивизионного красного уголка. Мне и хорошо и плохо. От волнения сухо во рту. Правильно ли, что согласился? А если бы не согласился? Значит, струсил бы?
После бюро возвращаюсь в расположение батареи. Звучит сигнал отбоя. Мои товарищи, уставшие за день, уже спят. В лагере тихо. Слышно только, как кричит ночная птица и звенит в овраге родник.
Говорю дневальному:
Отойду на минутку к буфету.
«Буфетом» мы называем родник. Он всего в ста шагах. В нем самая вкусная вода, самая чистая, самая холодная.
Там, где родник выходит из земли, сделана запруда.
Наклоняюсь к маленькому озерцу и пью с ладоней. А озерцо блестит, посеребренное лунным светом.
«РАССКАЖИТЕ, ТОВАРИЩ МАЙОР»
О лагере, о ночных походах, о кострах, над которыми шипели наши солдатские котелки, можно только вспоминать.
Над нами звезды. Рядом пляшет пламя костра, а мы поем:
К концу срока лагерь нам надоедает, хочется скорее в Москву, домой
А сейчас при одном только напоминании о лагере мы немедленно переносимся туда, в Кувшинки.
Но за окнами метет метель, и холодный ветер раскачивает матовые шары фонарей.
Снова Ласточкина требует назвать сто немецких слов. А Комаров
не устает повторять, что математика увлекательнее романов Дюма.
Это он говорит по привычке. Нас агитировать нечего. Троечников у Комарова нет, а на логарифмической линейке мы работаем, как машины.
Иногда на занятия заходит майор Кременецкий.
Посидит, посмотрит, скажет:
Ну, ну, продолжайте. Учтите, это ваш будущий хлеб. С этой линейкой всю жизнь топать будете.
А нам самим уже прекрасно известно, что к чему.
Поначалу мы боялись майора. Он казался нам очень суровым, замкнутым. А потом увидели, что человек он добрый, а внешняя суровость это, наверное, от долгой воинской службы.
Только что он стоял перед строем, читал нам нотации, был строг и непроницаем. Но звучит команда «Вольно, разойдись», мы окружаем Кременецкого, он уже другой.
Расскажите, товарищ майор, как вы воевали в Испании.
О чем вам еще вспомнить? спрашивает майор. Вроде я обо всем уже говорил. Хотя нет, вот один случай.
И наступает тишина. Мы слушаем его чуть нестройную, сбивчивую речь. Боевые эпизоды, в которых он участвовал, для нас не история, не прошлое, а то, с чем, может быть, очень скоро придется встретиться каждому спецшкольнику, или, как мы говорим, сокращенно спецу.
ЦВЕТЫ И СНЕГ
Знамя наша большая гордость. Надо сохранить его у себя, не отдать соперникам. А соперники серьезные, постоянно наступают на пятки, отстают от нас всего на несколько очков.
И потому каждый раз, о чем ни идет разговор на комсомольском бюро, он неминуемо возвращается к знамени.
Если мы в чем-то сдали, если произошла оплошность у нас тревога: останемся ли мы знаменосцами?
Придирчивые судьи и комиссии все учитывают. В последнее время нам не очень везет: не отличились на тактических занятиях, неудачно выступили на соревнованиях по химзащите.
И вдруг совсем уже ЧП.
Был лыжный кросс. Мы шли десять километров кольцевым маршрутом. Наш одноклассник Троицкий, чтобы «не переутомиться», решил схитрить. Вскоре после старта отстал, а потом, когда все ушли вперед, пересек кольцо по диаметру и стал поджидать товарищей. Первым он, конечно, не пошел, пропустил перед собой десять-двенадцать человек и снова на лыжню.
Мы кипим от злости. Вызванный на бюро Троицкий молчит, стоит, опустив голову. Спрашиваем:
Совесть есть у тебя?
Какая совесть? Он чуть не стал чемпионом мира, только не захотел из скромности, мрачно шутит Тучков.
Члены бюро говорят, перебивая друг друга:
Это похоже на дезертирство!
С того дезертиры и начинают.
Троицкий после этих слов молчать уже не может.
У меня нога болела. Я бы во время не уложился
А так ты уложился, и вышло, что наша школа ни одного очка не потеряла
Конечно, говорит Троицкий, чувствуя, что у него есть хоть какое-то оправдание
Не подвел, значит?
Брось, Троицкий, врать, взрывается Тучков. Пей меньше чаю, ешь меньше котлет и не бери талончики у врача на освобождение от физкультуры.
А что ему эти рецепты?
Как что? переспрашивает Тучков. Поручите мне физвоспитание этого типа. Я из него человека сделаю!
Постой, постой, Тучков, говорю я. Пусть Троицкий скажет, что нам делать?
По толстым веснушчатым щекам Троицкого текут слезы.
Э-э! Еще нюни распускаешь?
Что нам делать, Троицкий?
Ну, накажите меня Взыскание дайте
Хорошо. Вынесем выговор, строгий даже.
А как с общим зачетом? Судьи не заметили твоего поступка. Комиссия считает, что в нашей школе все до одного показали хорошее время О твоей проделке узнали только мы. И то случайно.
Я сказал: накажите меня. А зачем же всю школу?..
Ты предлагаешь, чтобы мы промолчали?
Ну да, снова горячится Тучков, он обманул нас, а мы должны скрыть все и обмануть других Мы вроде соучастниками будем.
И после этого он говорит, что осознал
В комсомольскую комнату входит Тепляков. Он знает, о чем идет разговор, и, едва опустившись на стул, спрашивает:
Так что вы, Крылов, хотите делать с Троицким?