Деникин, шагавший рядом, подбодрил товарища:
Михаил Васильевич, крепитесь, дорогой. Скоро пойдут кубанские станицы, там вы отдохнёте, подлечитесь немного
А добровольцы затянули «Молитву офицера»:
На родину нашу нам нету дороги,Народ наш на нас же, на нас же восстал.
Для нас он воздвиг погребальные дроги
И грязью нас всех закидал
Мы не «красные», внушал добровольцам Корнилов, мы должны не брать без спросу, а покупать, не селиться в чужом дому, а просить крова. Люди должны воспринимать добровольцев как порядочных людей
Условия неравные, Лавр Георгиевич, пробурчал Деникин. Завтра придут большевики и возьмут всё им отдадут даже последнее беспрекословно, с проклятиями в душе и с униженными поклонами!
Вы правы, вздохнул Верховный, и всё же казачество если не теперь, то в скором будущем станет опорой Белого движения!
Дайто Бог
Когда добровольцы покидали станицу, все казаки высыпали на улицу почтенные, хорошо одетые, окруженные часто двумятремя сыновьями, здоровыми молодцами, недавно вернувшимися с фронта. Все они смеялись, говорили чтото между собой, указывая на «белых».
Проходя мимо одной такой особенно многочисленной семейки, Авинов не выдержал и громко сказал:
Ну что ж, станичники, не хотите нам помогать готовьте пироги и хлебсоль большевикам и немцам. Скоро будут к вам дорогие гости!
На всех хватит, ответил Кириллу при общем смехе семьи глава её, пожилой бородатый казак.
За околицей армия построилась полками и батареями. Конные спешились. Труба пропела: «На молитву!»
Единым множественным движением добровольцы сняли фуражки и папахи. Могучее эхо вознесло над стройными рядами:
Отче наш, иже еси на небеси
Неожиданно из степи вынесся казак на сивом мерине. Осадил скакуна и закричал:
Большевики наступают! Уже цепи показались! С юга!
И завертелось всё, закрутилось. Корниловцы и полк Маркова выдвинулись в степь, рассыпаясь в цепи.
Кирилл в волнении сжимал винтовку трудно было стрелять не по «немакам», а по своим, русским. Хотя какие ему большевики свои? «Красные» те же оборотни. Жилибыли, землицу пахали, детей растили, всё у них было, как у людей, а грянула революция и их всех заколдовала будто, заклятие наложила, превратила в упырей и вурдалаков! Авинов кривовато усмехнулся: а «белые», выходит, добрые волшебники, идут злые чары снимать с волшебными пал винтовками наперевес! Кирилл оглянулся: никто не видел его глупой ухмылки?
Слева от него шёл широким шагом полковник Тимановский, «Железный Степаныч», основательный, неторопливый, опирающийся на палку после старого ранения позвоночника, с неизменной трубкой в углу рта. Справа выступал полковник Кутепов кряжистый, сухой, крепкий, с откинутой на затылок фуражкой, подтянутый, короткими, отрывистыми фразами отдававший приказания он вёл третью роту.
Вон они! спокойно замечает Тимановский, вынимая трубку изо рта.
С юга, хорошо заметная на белом снежку, ползла чёрная полоска «красные» наступали. Слева и справа от большевистских цепей колыхалась кавалерия отдельные конники выглядели издали как крошечные игрушки из олова, сливаясь в тёмную массу.
Это бойцы Сорокина! возбуждённо сказал марковец в красивой бекеше, в выходных сапогах, но с неприкрытой головой. Ивана Лукича, фельдшера бывшего!
Глухо бабахнул выстрел из пушки, зашуршала первая шрапнель: «Ссссык Ссссык» Высоковысоко в небе вспыхнуло
красивое белое облачко.
Перелёт! Дают красные «журавлей»!
Опять грохнуло. Приближаясь, засвистел снаряд. Рвануло впереди, задымилась, запарила чёрная воронка на снегу. И пошлопоехало. Звонко рвались шрапнели, пушась клубами белого дыма. Рыли мёрзлую землю артиллерийские гранаты.
Но вот и белогвардейские батареи заговорили в полный голос снаряды уходили на юг, с клокотанием сверля воздух.
Недолёт
Прямо по цепям!
Скачут, сволочи
Смотрите, смотрите, товарищи митингуют!
Кирилл пригляделся в самом деле, большевистские цепи смешались, столпились. Первая цепь залегла, красная конница ринулась вперёд, но нарвалась на пулемётный огонь броневиков и распалась, вскачь понеслась обратно.
Рота! рявкнул Тимановский. Пли! Залпами по разъездам!
Авинов выстрелил. Не удержавшись на скользком склоне, скатился в овраг, заросший кустарником, и выбрался окарачь на другую сторону.
Там, присев на одно колено, стрелял кадет 3го Донского корпуса Володя Ажинов.
Ложись, баклажка! крикнул ему Кирилл. Ты слишком крупная цель!
Кадет перед хамами не ляжет! гордо ответил Ажинов.
Перебегая под защиту бугра, проросшего пучками сухой травы, Володя вдруг резко выпрямился, закидывая руки, роняя винтовку, и упал навзничь. Убит.
Подравнивайся! орал Тимановский. Держи дистанцию!
Винтовки стреляли пачками, ухала артиллерия, свистели и рвались снаряды, захлёбываясь, строчили пулемёты всё смешалось в монотонный, прерывистый гул. Он перекатывался над полем боя, как невиданная зимняя гроза, вот только осадки были тяжелы. Не легкомысленное «капкап» слышалось Авинову, а злое «пиуу пиуу» это зудели пули, тыкаясь то в хладный снег, то в живую плоть.