И не закончил, вздохнул, признаваясь себе, что боится сделать первый шаг.
Шагом марш, скомандовал Авинов сам
себе и переступил порог.
С утра двадцать седьмого сентября небо заволокло тучами, обещая дождь, и Кирилл вышел на улицу в шинели. Революционный Петроград, уже не прикрытый темнотою ночи, объял его всем своим великолепием и убогостью. Резкий ветер поддувал выцветшие, поблёкшие транспаранты, висевшие на стенах с весны, и тогдашние лозунги «Долой царя!», «Долой войну!», «Дайте хлеба!» пошевеливались, белые на красном, словно ими попрежнему потрясали чьито руки. «Белые на красном», мелькнуло у Авинова. Убийственное сочетание! Кровь с молоком
Афиша на стене электробиографа «Одеон» до того истрепалась и выцвела, что разобрать, на какую она синефильму зазывала, уже не было возможности. А вот вывески над магазинами почти все сохранились, разве что царские эмблемы были сбиты и сожжены на кострах долой самодержавие! Да здравствует свобода!
Народу на улице хватало людской гомон то усиливался, приближаясь, то отдалялся и делался глуше. На всех перекрестках собирались толпы, сами собой возникали летучие митинги. Скучающие солдатызапасники подпирали стены, щёлкая семечки с такой скоростью, что шелуха свисала с мокрых губ гнусными фестонами и опадала в солидные кучки на заплёванном тротуаре. Революционные солдаты зыркали изпод козырьков фуражек трусовато и пакостно, как крысы из щелей. Пьяницы и мужеложцы, марафетчики и лодырюги, год назад призванные на службу, но так и не посланные в окопы, они горой стояли за большевиков те обещали мир с немцами. И именно потому, что разложившиеся, развращённые нижние чины не знали дисциплины, они представляли опасность большевики лишили их химеры совести, но оружието оставили Кирилл сжал зубы и прошёл мимо, стараясь не встречаться взглядом с солдатнёй. Не помогло.
Эй, стой, послышался глумливый голосишко. Слышь, ты, ахвицер?
Авинов шагал, стараясь не ускорять движения. Сердце забилось чаще.
Стоять, кому сказал! В голосишке прибавилось злости.
Брось, Филька, посоветовал другой голос, сиплый изза пьянок, не связывайся.
Щас! Будет тут всякая фря строить из себя!..
За спиной загрюкали сапоги. Кирилл наклонил голову и скосил глаза догоняли двое. Сапоги не чищены, ремней нет, на галифе пузыри Вчера это были крестьянские сыны, сегодня «бойцы революционной армии», а завтра? Штатные палачи ЧК?..
Авинов резко свернул в проулок. Обтерев о штаны вспотевшие ладони, он потащил изза пояса «парабеллум».
Солдаты выбежали, сутулясь, продолжая щёлкать «семки», и нарвались. Того, что бежал впереди, Кирилл сбил приёмом джиуджитсу, а заднему плюгавенькому, конопатому, глазки с прищуром, сунул дуло пистолета в мягкое, отвисшее брюшко.
Нажать курок, Филя? ласково спросил корниловец посеревшего «воина». Не бойся, никто не услышит жирок завяжет.
Не не залепетал солдат, роняя винтовку. Не надо
От страха присев, он издал неприличный звук и бледное лицо его пошло красными пятнами.
Фуу поморщился Авинов, отступая на шаг. Обосралси?
Плюгавый замедленно кивнул.
Кругом! скомандовал Кирилл.
Солдат, как стоял раскорякой, так и развернулся штаны его гадостно мокли сзади, переходя из хаки в цвет «детской неожиданности». Удар рукояткой пистолета под оттопыренное розовое ухо и Филька рухнул на своего стонавшего напарника. Авинов даже патроны из винтовок не стал выщелкивать противно было.
Быстро шагая, он пошёл дворами, ныряя под вывешенное бельё и обходя толстых прачек, пока длинной тёмною подворотней не вернулся на улицу.
Издалека накатывали бравурные марши самодеятельные оркестры наяривали «Варшавянку» и «Марсельезу», не всегда по нотам, зато от души.
Хмурые тётки с кошёлками топтались в очередях к лавкам хлебным, керосинным, молочным. Они устало ругались, напирая друг на дружку, пыхтя, толкаясь, словно от их нажима череда озлобленных людей могла укоротиться.
Авинов подошёл послушать группу военных и штатских, в которой орали громче всего. Речь держал невзрачный мужичонка. Вскочив на постамент, он обнял одной рукою бронзовый памятник, обильно меченный птицами, а другую немытую длань протянул к слушателям.
Кто свергал Николашку Кровавого? завопил он. А рази офицерство не той же крови? Не от тех же дворян? Старые порядки рвать надо с корнем. Холуёв теперь нет!
Офицеров перебить? выкрикнул с места человек в шинели. А воевать кому? Тебе? Без дисциплины войска нет, а толпой не повоюешь, пропадёшь только!
Молчал бы уж, шкура барабанная! рассвирепел мужичонка с
постамента, тиская памятник. Ты поскобли его нашивки найдёшь! Мы немцу спуску не дадим, да наших правов не забирай! Холуёв больше не будет для вашего благородия! Дисциплина должна быть, да не ваша, барская, царская, а народная. От доброго сердца, от понимания общего дела и антиреса!
У перекрёстка маячила длинная, сутулая фигура мужика в чёрном пальто. Белая повязка на левом рукаве, с наведёнными красными чернилами буквами «Г. М.» «городская милиция» обозначала его статус. Это жалкое подобие полицейского выглядело нелепо и смешно с нафабренными усами, с кадыкастой шеей, торчавшей из несвежей рубашки, в финской шапочке задом наперёд. Одной рукой милиционер оттягивал ремень винтовки, а другой придерживал кобуру с наганом, висевшую на поясе справа. Слева болталась шашка«селёдка».