Его писатель желал заполнять пустые страницы самостоятельно. Строчки, которые предлагала бумага, категорически ему не нравились, и дорогие, редкие, волшебные страницы смятыми клочками отправлялись в угол комнаты. Унизительная и бессмысленная кончина.
Что же нам теперь делать? Даддлодоб приподнял козырёк фуражки и почесал лоб. Может, музу ещё разок спросить? Она из другой касты, конечно, но всё же девушка. Я мог бы Он потанцевал бровями и игриво улыбнулся, сверкнув алмазным зубом, ну обаяние своё природное подключить.
Хм ёмко ответил Оскар.
А если колдуна найти? Чары, внушение, всё такое?
Не работает с ним всё это.
Любопытно, заметил ли Даддлодоб, когда «я не собираюсь тебе помогать» превратилось в «что мы будем делать»? Оскар не стал спрашивать, чтобы не спугнуть. Он перешел к главному.
Нужно доставить ещё одно письмо.
Я полагаю, сегодня? Гном обречённо вздохнул. Хотя бы не во Францию? Во Францию, да Эх Снова мистеру Грею? Он уставился на конверт и, погладив бороду, присвистнул: На этот раз миссис Грей.
Миссис Грей, подтвердил Оскар.
Самая мудрая женщина из тех, что он встречал. Хоть она и выбрала в мужья хозяина
На этот раз Даддлодоб вернулся раньше с его пухлых щёк даже не успел сойти смущённый румянец. Оскар искренне понадеялся, что гном не стал в беседе с мадам включать своё природное обаяние.
Вот, тебе просили передать. Даддлодоб нехотя расстался с круглой жестяной коробкой. Из тоненькой щели под крышкой доносился дивный ванильный аромат.
Самое вкусное печенье от мадам! Оскар взял коробку и едва удержался, чтобы не погладить её. Но где же ответное письмо?
А миссис на словах велела сказать Даддлодоб вдруг глупо захихикал. Чудо твоё влюбиться должен, вот так вот!
Прежде Оскар никогда не проходил сквозь стены днём. Свет как будто подглядывал за ним и засвидетельствовал все преступления сквозь кухонное окошко: как он заходил, как растирал уши и разминал пальцы, стряхивая невидимые колючки, и как остановился у вешалки и засунул руку в карман чужого пальто.
Чтобы не разбудить спящего хозяина квартиры, Оскар переступал по скрипучему полу на носках. Он ничего не брал всего лишь искал часы. Одни висели на стене в прихожей и тикали громче его шагов. Другие, наручные, обнаружились в спальне на прикроватной тумбочке. Посетовав, что не умеет летать, становиться невидимым, насылать чары сна, двигать предметы на расстоянии и оставаться безучастным к человеческим проблемам, Оскар снял на пороге ботинки и ступил на коврик.
Писатель тихо посапывал, отвернувшись к стене. Ему бы научиться спать ночью. И шторы приобрести. И рубашку вешать в шкаф, а не на спинку стула. Оскар снова не одобрил.
Волшебство случилось или же обычное везение, но все же он сумел незаметно пробраться к тумбочке и перевести часы на двадцать минут назад.
Теперь оставалось ждать.
Последняя история любви, которую он наблюдал, смешалась из занятного набора ингредиентов: игра, смертельная опасность, одна необычная лампа, один хитрый колдун, чужая тайна и долгая, замешанная на чувстве вины разлука. Оскар не мог повторить такой сложный коктейль, но знал, что любая история начинается с встречи.
Сидя на уже привычном месте в ветвях огромного дуба, он отсчитывал последние минуты. В шесть тридцать, как и всегда, вернулась девушка из дома номер десять. Только она успела отряхнуть от снега сапоги, как распахнулась соседняя дверь, и оттуда кубарем выкатилось нечто суетливое, взъерошенное, в распахнутом пальто и с волочащимися по земле шнурками. Писатель с трудом затормозил в футе от соседки, едва не сбив её с ног. Оба подпрыгнули от неожиданности и часто заморгали.
Девушка что-то сказала и срочно занялась наматыванием на палец кудрей, которые торчали из-под шапочки. Юноша в свою очередь размашисто пригладил свои. Стало хуже. Решившись на ответную реплику, он втянул голову в шарф и привычным жестом сунул руки в карманы.
Ага, что-то ощущалось не так, как всегда!
Его плечи медленно поднялись, локти оттопырились: юноша выудил из кармана чуть примятое соцветие белого морозника. Он выставил руку, чтобы рассмотреть находку, а девушка стянула варежку и протянула свою. В воздухе повис разноцветный пузырь двусмысленности, но тут же лопнул. Юноша (да благословят духи его сообразительность) бережно вложил цветок в её ладонь.
Четыре щеки залились румянцем. Она быстро затараторила; он, опустив голову, рисовал на снегу носком ботинка. Краска безудержно ползла с щёк на кончики ушей.
«Ты писатель, думал Оскар, ты должен уметь пользоваться словами».
Слова нашлись полились вдруг, и их уже было не остановить. Хоть на часах Оскара стрелки и вертелись с обычной скоростью, там, внизу, время остановилось. А может, ускорилось. Может, и вовсе весна началась? От топтаний, переминаний с ноги на ногу и рисунков подошвой, от улыбок и волн тёплого смущения на тротуаре начал таять снег.
На работу Чудо 34 мчалось, пританцовывая. Оно перепрыгивало через сугробы, кружилось вокруг фонарей, и Оскару в этот раз он пешком шёл следом то и дело приходилось останавливаться и прятаться в тени.