Знаю я и кружево сканое, шитое и пряденое понимаю. А на коклюшках-то все разумела: манер белозерской, балахнинской, рязанской, скопинской, елецкой, мценской все знаю. По узорам-то и памяти моей не хватит считать: и рязанские-то павлинки, и протекайречку, и ветки-разводы травчатые, и бровки-пышки города и вертячий край, и гипюр зубьями Калязинский манер цветами тонкий, паучки орловские, обачино ярославские, копытце да блины тверские белевский окорок, все знала. Но против нашего вологодского манера никуда. У нашего нитка нитку за ручку ведет. Видала я у Софьи Павловны и баланжен плетеный французский и гипюр нитяный испанский.
Не пришлись, за нрав. Нет у них этой чистоты нашей недаром вологодское кружево-то на «убрусы» невестам шло.
Ходка былая на работу-то, ходка. По полтиннику в день, вырабатывала: зимами-то фунт керосину в коптилке сжигали. В полуден полоскаешь да чайку попьешь очень мы чай любили, да и сахару не жалели: когда вприкуску, а когда и вприглядку попьешь И опять за коклюшки А уж плетея была! Я на узком кружеве-то не сидела. Цельные платья выплетала я, тальмы, вуали, наколки, чепцы плела
Старопрежнюю работу только и знали, что я да Угрюмова Пелагея, плетея наша, что в Петербург ездила. А только паву и древо мои и Пелагее не выплесть. Вятское это плетение, пава-то с деревом
Но о «паве и дереве» внучка слышала много раз без малого двадцать лет рассказывает об этом Анна Власьевна.
Только бы разок паву и дерево выплесть, да и на кладбище. Не успела я дочек научить, не успела. Принесли бы, показали.
И дочери приносили каждый новый узор матери. Анна Власьевна ощупывала кружево, нюхала, гладила пальцами:
Нет, не то. Далеко до моих.
Где нам, маманя. Была ты первая коклюшница по Северу, и теперь тебя так кличут. Анесподист Александрович, приемщик, недавно баил: «Твою бы матку, Настасья, в артель».
То-то. Да и нитка толста. На такой нитке только к наволокам кружево идет
Бабушка, Федя-то доктор теперь. Распишемся мы и тебя возьмем. Работать не надо будет.
Не из-за хлеба куска на артель верчу. Шестьдесят лет кружевничаю, разве отстанешь? Так с коклюшкой и помру. Сдавали сегодня?
По первому сорту, бабушка.
Мы кружевницы природные. Нам нельзя позориться. Ну девка, потревожила ты меня, пойду досыпать.
Чего много спишь, бабушка?
Эх, внучка. Глаза ведь ко мне ворочаются. Во снах-то я ВИЖУ. Рожь, милушка, вижу колос к колосу, желтую-желтую. Кружево вижу, и Софью Павловну вчера видела она меня коклюшкой в бок ткнула, когда губернаторше численное кружево я плела, да в счете ошибалась. А больше всего плету во сне пав и древо, что вы сплести не можете. Из моих-то пав, баили, сама английская царица мантилью сошила
Анна Власьевна уже добралась до своей койки.
Бабушка, не ложись. Мама идет, обед собирать будем.
Последнее время за обедом у Анны Власьевны было много беспокойства.
Она ворчала:
Что это мне в отдельной тарелке? Или я заразная какая?
Все так едим, маманя. Дай руку покажу.
Волновалась:
Что это вы каждый день мясо и мясо?
Ешь, бабушка.
Или хитрила:
Алексей! Как ноне рожь-то? Принеси колос
Зачем?
Хлеб что ли у вас растет какой особенный?
А что?
Вот кровать с шишками купили
Старуха завела привычку: оставаясь одна, она передвигалась по комнате и ощупывала новые вещи. Однажды ощупала большое зеркало и заплакала. Эта менявшаяся география избы тревожила слепую. Годами она двигалась уверенно, как зрячая, и вдруг натыкалась на гнутые стулья, на комод, на новый кованый сундук. «Оставьте угол-то мой в покое», просила она детей.
Хлеб да соль.
Вот Федя, бабушка.
Ишь, голос-то какой густой. Дьяконский. Ну, подойди, подойди, дай я тебя потрогаю. Экие лапищи.
Ну что, Анна Власьевна? Все пава за павой?
Пава и древо, дурень. Пава за павой иной сколок проще
Федор Карпушев, соседский сын, чтобы поразить будущих родственников, облачился в блестящий белый халат. По-московски любезничая, по-родному «окая», он усаживал старуху перед окном.
Пожалуйста, Анна Власьевна, сюда сядьте Повыше голову поднимите. Вы мой первый пациент на родине.
Пациент, ворчала старуха, довольная почетом. Пациент. Пахать надо. Фершал.
Анна Власьевна, а вы врачей своевременно посещали?
Чего?
Вы глаза обследовали у врачей?
Чего?
В околотке, я говорю, бывала с глазами? заорал Федор.
В околоток-то ходила. Капли какие-то пахучие дали. Баили: табак бы нюхала, глаза-то и целы были. Да ведь не я первая. Кружевницы-то тонких узоров все глазами мучаются. Вот сноха-то Карпушева Ивана Павловича в Николин день
Федр грохотал рукомойником.
Знаешь, бабушка, твои глаза поправить можно. Операцию надо делать. Катаракт это
Полно брехать над старухой. У лавочника у нашего, у Митрия, катарак-то в желудке был, ему Мокровской, дай господи светлой памяти. Я ему так и говорила: все равно умрешь, черт, мало ты над кружевницами изгилялся. По 300 кружевниц на него работало.
Да не рак, а катаракт, бабушка.
Все одно
Но старуху уговорили. Анна Власьевна пришла в благодушное настроение
и допытывалась у Федора:
А косить можешь?
Мало я косил
Ну, тогда лечи.