Чтение прерывается. Все, вытянув шеи, глядят на другую сторону площади. Отряд конных полицейских скачет к скверу. «Убегайте», кричит Бержере. Но люди не бегут. Они стягиваются друг к другу. Молодой парень поднимает булыжник.
Сражаться с полицией? спрашивает Бержере. Республика
Вам не место здесь, мсье, говорит человек в шарфе. Конный отряд близко.
Слышен легкий визг вынимаемых сабель. Грязь из-под копыт лошадей брызжет на новое пальто господина Бержере. Солнечный зайчик от сабли полицейского на мгновение ослепляет Бержере. Затем он видит падающего человека. Господин Бержере поворачивается к тесно сомкнувшимся людям, к нахмуренным бровям и крутым скулам и выкрикивает слова о человечности, любви, традициях Республики, долге граждан великой Франции. Молодой парень отшвырнул Бержере в сторону. Бержере увидел ветви дерева, облако и много после куртку санитара.
Бержере возмущенно пожал плечами. Он плохо воспитан, этот молодой человек.
Улица открылась платным весенним воздухом, капелью и шумом многотысячной толпы. Не соблюдая рядов, заполняя тесной толпой мостовую, тротуары, шли демонстранты. И нестройный шаг не мешал им выкрикивать хором, как под взмахи руки невидимого дирижера, слова угроз и обещания мести. У фонарного столба стояла девушка. Из-под весенней шляпки прошлогодней моды выбивались вьющиеся желтые волосы. Она раздавала прохожим какие-то листки. Бержере, умиленный выздоровлением, солнцем, пестротой толпы, широко улыбался девушке, городу, миру. И девушка улыбнулась и протянула ему листок.
Толпа редела, выкрики отошли за несколько кварталов, появился полицейский. И Бержере увидел: с противоположного тротуара двинулся стройный человек легкой походкой танцора. 3а ним прошли еще несколько людей в пальто, плотно облегавшими их прямые спины и выгнутые торсы.
Прекрасный день, мадмуазель вежливо сказал Бержере, приподнимая шляпу. Почему не поговорить с хорошенькой девушкой?
Да, мсье,
ответила она рассеянно и, вздрогнув, оглянулась. Она была окружена. Один из тех с другой стороны улицы ударил девушку в лицо. Он ударил ее быстро, только один раз. И вместо неправильных и прелестных черт на господина Бержере смотрела с земли кровавая маска, бифштекс из мясной лавки. Человек с фигурой танцора прицеливался каблуком в голову девушки, окруженную нимбом разметавшихся золотых волос.
Господин Бержере бросился к девушке, но от толчка в бок отлетел к стене дома.
Вы бьете женщину, крикнул Бержере, задыхаясь.
Она коммунистка!
Она человек!
Человек? Пьер, вот еще один коммунист.
Я не коммунист, хотел сказать Бержере, но не успел, потеряв сознание.
Дон Кихот уличных сражений, а?
Господин Бержере лежал на санитарных носилках. Кусочек стекла пенсне засел в коже надбровной дуги, и круглые, большие, бледно-голубые глаза безразлично глядели в потолок. Санитары раздели его и положили на операционный стол. Обнаженное мясо синими клочками свисало с плеч, со спины.
Неплохо сделано, сказал профессор после осмотра. Но кости целы. Кто его так отделал, Луи?
Ассистент засучил рукава своей рубашки. В розовую кожу были вдавлены треугольные коричневые шрамы.
Похоже?
То же самое, мальчик. Кастеты. Фирма?
Полковник де ля Рокк, профессор.
Вот как. Но Бержере вылечится, как и вы.
Да. Но вылечат ли эти побои господина Бержере?
Пава и древо
Двадцать лет, как ослепла Анна Власьевна, но, и слепая, ежедневно сидит она за кутузом плетет для артели самый простой узор.
Род Анны Власьевны кружевной род. Трехлетним ребенком играла она на повити «в коклюшки да булавки», а пятилетней посадили ее к настоящей подушке «манер заучивать» пусть попривыкнет вертеть коклюшками, да и рука пораньше тверже станет. А через год-два и дому помощь. К восемнадцати стала она первой мастерицей в селе, сама составляла узоры и «сколки» на «бергаменте», и Софья Павловна Глинская взяла ее к себе в усадьбу первой плетеей.
Тридцать две зимы просидела здесь Анна Власьевна. Зимами только и плели: «Летам день длинен, зато нитка коротка», думы не кружевные, изба ведь не кружевами держится землей. А какая изба в окно только ноги прохожих видно. Анна Власьевна плела только самое тонкое, самое хитрое кружево. «Иное плетешь тонко-тонко, в вершок шириной, пол аршина в две недели сплетешь, да больше двух часов в день и плести нельзя глаза ломит». Так Анна Власьевна и ослепла «темная вода» залила ее глаза. Анна Власьевна вернулась в избу, перешла жить к старшей дочери. Мужа она давно схоронила, уж внучка кружевница на выданье и волосы у внучки мягкие-мягкие
Бабушка, ты спишь? Федя приехал.
Не сплю я замыслилась. Смеются, небось, бабы Анна Власьевна четырьмя коклюшками плетет. А того не помнят, сколько я знала. У нас на деревне, да, почитай, во всем крае только на сколотое кружево и мастерицы. А я знаю численное, когда надо нитки считать и узор сам собой повторяется у Софьи Павловны петербургские знаменщики узоры-то эти чертили. Численное это уже самое старинное русское, давно уж нет численниц-то нигде, а у Софьи Павловны только я одна была. Четырнадцать медалей Софья Павловна за мое кружево-то получила.