Тронул с места и поехал неспешно, вальяжно, по широким и залитым солнечным светом московским проспектам. Очень неспешно. В нашем деле есть два способа оторваться от предполагаемой слежки. Первый: гнать как угорелый, на запредельных скоростях, выписывая невероятные виражи. Второй: ехать медленно-медленно, черепашьим шагом, заставляя и возможного преследователя ползти с той же неестественной скоростью, выдавая себя. Ну, или он начнет нервно обгонять, потом ждать впереди, снова обгонять, снова ждать что опять же выделяет его из общего, размеренно текущего потока машин, как больную овцу из стада.
Оглядываясь в зеркало, я не заметил ничего подозрительного. Никто меня не преследовал, никто не маячила упорно за спиной. Конечно, размышлял я, крутя баранку, в двадцатом веке, веке технического прогресса, есть и куда более изощренные способы контроля радиомаяки, подслушивающие устройства размером с пуговицу, спутники, наконец. Но все это казалось мне слишком сложным, слишком дорогим и слишком западным для нашего родного, цирка.
Мысль о слежке сменилась другой. Стрельбу-то в тот вечер открыл старый знакомец, некогда провозглашавший себя лучшим писателем Москвы и всех её окрестностей, Андрий Слива. Человек странной и несчастливой судьбы. Мы виделись с ним в последний раз жарким летом семьдесят восьмого года, при довольно пикантных обстоятельствах. Помню, тогда девочки сдали его милиции прямо в скверике у нашего дома. За непотребное поведение, или, выражаясь научно, эксгибиоционизм. Водилось за ним и кое-что похуже, темные слухи, которые так и не подтвердились до конца, но тень бросили. Потому и получил он свои законные пять лет лишения свободы. И, по всем логическим раскладам, никак не должен был оказаться у подъезда гостиницы «Россия» в тот вечер, да еще с «Макаровым» в руке. Но оказался. И пока мы, оглушенные нелепостью происходящего, занимались Высоцким, он вопил, надрываясь, хрипя: «Ненавижу, Чижик, ненавижу!» Сначала громко, исступленно, потом тише, еще тише, еле слышно Пока не умолк совсем. Навсегда.
Нет, умер он не от моих выстрелов, хотя пули раздробили бедренную и большеберцовую кости травма страшная, мучительная, способная вызвать травматический, а по-народному болевой шок. Но почему-то не вызвала. Он сохранил и сознание, и волю к действию. Если бы девочки не поспешили, не обезвредили его окончательно, он и лежа в луже собственной крови, мог бы продолжить стрельбу. Такая уж была у него в ту минута неистовая воля.
А еще запомнился запах. Когда я, после того как все стихло, наклонился над бездыханным телом Сливы, то отчетливо почувствовал странный, резкий, «химический» запах, не похожий ни на кровь, ни на порох. И пена. Белесая, мелкопузырчатая пена на посиневших губах. Как у отравленной собаки.
Потом, когда пришлось рассказывать компетентным органам, что и как произошло, версию выработали быстро и удобно: Слива, дескать, выкрикивал мое имя, потому что я его подстрелил. А в Высоцкого стрелял из общих, так сказать, соображений. Из черной зависти. Он же был известен как человек невероятно, патологически завистливый, наш покойный Андрий Слива. С бездарностями
такое случается. Зависть гложет их пуще червя, толкает на глупости, а то и на преступления. Сплетни распускают. Доносы пишут. Стреляют, правда, редко. Зачем стрелять, когда можно донести?
Оставались вопросы, неудобные, как этюд с дуалями. Как он, Андрий Слива, оказался на свободе раньше срока? Откуда взял оружие? И главное почему умер? Не от пуль же моих, в самом деле. Компетентные товарищи, с лицами непроницаемыми, как статистика уголовных преступлений, заверили меня: этим займутся. Уже занимаются. Тон их голосов не оставлял сомнений: заниматься будут долго, тщательно и, вероятно, безрезультатно. Тайна должна остаться тайной, как подобает государственной тайне третьего разряда.
Насчет «почему умер» у меня, однако, созрела своя версия. Не медицинская, нет. Скорее из области мрачных городских легенд и наблюдений за подпольной жизнью столицы. Я думал долго, вспоминая этот странный, «аптечный» запах и пену на губах. Я думаю, что Андрий был под воздействием какого-то вещества. Сильнодействующего. Одурманивающего. Берсеркерского. Какого именно кто ж знает? Мир ведьм и ворожей нынче не то что в средневековье он разросся, обогатился достижениями науки. Грибы, да не простые, а с болота за МКАДом? Травы, собранные на заброшенных пустырях под присмотром старухи с глазами, как мутные бусины? Ягоды волчьи, да не те, что в лесу, а вымоченные в чем-то нехорошем? Или экзотика: сушеные насекомые, толченые улитки, лягушачья икра, настоянная на лунном свете и ненависти? Всё идет в дело у современных колдунов. А сверху присыпка химии, дитя двадцатого века. Век-то у нас какой? Химический! И я уверен, как в том, что завтра взойдет солнце (если, конечно, небо не затянет олимпийской дымкой), что Андрий то ли сам, в приступе отчаяния или мании величия, принял некое снадобье, то ли ему «предложили» да так настойчиво, что отказаться было смерти подобно. И убивать-то он шёл не Владимира Семеновича, а меня. Чижика. С самого начала. Просто перепутал в наркотическом экстазе, в чаду безумия. Увидел: слева Надежда, справа Ольга, а посредине кто? Посредине я, Чижик, небрежно опирающийся на капот «Матушки», заветной мечте любого гражданина. У меня есть, а лучший писатель Москвы и окрестностей сидит в коммуналке в потёмках, потому что и за свет заплатить нечем! Вот она, искра, от которой вспыхнул пожар ненависти.