А вот интересно, подумалось вдруг, когда «Волга» уже показалась впереди, сверкая знакомым боком, есть ли другие такие же «вольные стрелки» в недрах девятки? Прямо сейчас? Были ли они в прошлом? При Никите Сергеевиче Хрущеве, с его непредсказуемыми порывами? И раньше? При Берии? При самом Железном Феликсе? Ведь система, эта огромная, сложная, бездушная машина, наверняка нуждалась в таких, как я не вписывающихся в строгие штаты, не скованных уставом до последней запятой, способных на то, на что не способны или не имеют права «кадровые». Своего рода хирургический инструмент для особо деликатных операций. Где-то в архивах, под грифом «совершенно секретно», наверное, лежат папки с такими же, как я, призраками.
Дядя, дай жвачки! раздался ломающийся голосок.
Передо мной замер шкет лет пятнадцати, в потертых как бы джинсах, в клетчатой рубашке навыпуск. Лицо смесь наглости и детской неуверенности. Чуть поодаль, у стены, притулились еще трое его спутников, наблюдали с видом заговорщиков, ожидая результата авантюры. В их позах читалась и надежда, и готовность в любой миг обратиться в бегство.
Жвачки, повторил зачинщик, повышая голос, словно перед глухим. Гам-гам! И, для вящей понятливости, энергично задвигал челюстями, изображая процесс жевания. Видимо, принял меня за иностранца, существо с другой планеты, на которой понятен лишь универсальный язык жвачки и жестов.
Мы не в Чикаго, моя дорогая, произнес я размеренно, на чистейшем русском языке, глядя ему прямо в глаза.
Эффект был мгновенным. Наглость сменилась растерянностью, затем досадой. Шкет скорчил гримасу, показал язык, короткий и розовый, как у щенка, и, не сказав более ни слова, рванул прочь. Его ватага слиняла следом, растворившись в сумеречном переулке с быстротой теней.
Да, уличных банд в Москве, слава Партии, пока нет. Не Чикаго. И днем в центре столицы еще можно ходить без особой опаски, глядя по сторонам, а не озираясь через плечо. Но времена меняются, и ветер будущего несет дымок тревоги. Потому и принято мудрое решение на время предстоящей Олимпиады всех столичных школьников отправить подальше, в пионерские лагеря. Под бдительное око вожатых, под сень сосновых боров. Не только школьников, разумеется. Но и школьников тоже. Во избежание нежелательных контактов, недоразумений, эксцессов. Чтобы поменьше общались они с заезжими иностранцами, да и иностранцы целее останутся. А то ведь как бывает? Ограбят какого-нибудь сонного британского туриста на Арбате, вырвут сумку с фотоаппаратом «Пентакс», а потом про этот жалкий случай раструбят на весь белый свет по Би-Би-Си, да еще и краски сгустят. Нет уж, лучше уж подальше, в лес, на Волгу, на Клязьму. Пусть купаются, загорают, играют в «Зарницу». На поля, на прополку свеклы. Всем спокойнее, всем полезнее.
Дойдя до «Матушки», я остановился. Осмотрел дверцу. Две пулевые пробоины были заделаны лишь накануне. Не такая это простая штука оказалась, как думалось поначалу. Мастера в спецгараже, люди видавшие виды, предложили заменить дверцу целиком. Вот беда: наша «Матушка» из особой, малой серии, предназначенной для заграничных продаж. И гальваника у нее особенная, и окраска не просто «яично-синий», а какой-то сложный, с перламутром, импортный лак. Подобрать под цвет задача почти титаническая. А то и вовсе невозможная той самой краски, говорят, на заводе больше нет, импортная, кончилась, как и многое другое кончается в этой жизни.
Но русский человек, к счастью, на выдумку хитер. Проблему решили, и решили с чисто русской смекалкой и простотой. Яша Шифферс, недавно ставший москвичом
и возглавивший гараж издательства «Молодая Гвардия» (девочки его переманили, хватит тебе, барон, нежиться в Чернозёмске, пора покорять Москву), предложил крестьянское решение: поставить заплатки. Как на портки. У меня, сказал Яша, поглаживая щетинистый подбородок, есть один жестянщик. Мужик хоть куда. Горячее сердце, холодный ум и он сделал многозначительную паузу золотые руки. Сварганит так, что сам Генри Форд позавидует.
И вот я стою и смотрю на результат трудов этого виртуоза. Если не знать, что искать, то глазу не за что зацепиться. А если знать если знать, то, присмотревшись, можно заметить. Но не далее, чем за пять метров. Да и то если зрение у тебя орлиное, а не замутненное чтением докладов и отчетов в полутемных кабинетах. То есть в общем потоке машин, в этой вечной московской сутолоке, наша «Матушка» выделяться не будет. А это именно то, что мне и требуется.
Открыл машину, уселся. Повернул ключ зажигания. Мотор заурчал ровно. Нет, не заминировали пока. А шкеты, подумал я, могли ведь и с ножами напасть но не напали. А еще, глядя на верхние этажи, подумалось: кирпич мог свалиться на голову но не свалился. Однако на всякий случай, решил я, по Бронной улице пешком лучше не ходить. Там всегда многолюдно, сумрачно, да и смотреть надо в оба: не пролито ли где постное масло, подсолнечное, хлопковое, или, не дай бог, рыжиковое скользко. И уж ни в коем случае не перебегать трамвайные пути перед приближающимся, звенящим и дребезжащим, как разбитое корыто, трамваем. Москва город коварный для неосторожных.