Вчера сначала шли сюда чуть не со слезами, а пришли с песнями. Главное не надо трусить и хныкать. Вчера кто-то сказал: когда много работы привалит, глаза боятся, а руки делают. И это верно. Руки у нас свои, они ни в каком деле не подводили... Я думаю, не подведут и здесь. Не ударит Еланька лицом в грязь на посевном фронте. Она хоть и далеко в лесу, в горах, но на виду у всех.
Вскоре рядом с полянкой качнулась и упала с грохотом первая сосна, за ней вторая, третья. Лес застонал, заухал, повалился. Поплыли на плечах колхозников трехметровые свежеспиленные, слезящиеся соком и серой кряжи и сбрасывались под откос на каменистый берег реки. Стариковское звено Якова Горшенина широкими взмахами топоров раздевало кряжи догола и укладывало в четырехугольные венцы. Работа у стариков спорилась, шла так быстро, что бревна им не успевали подносить. Тогда Яков Горшенин взобрался на кручу берега и закричал, приставив ко рту ладони рупором:
Лесу-у! Лесу давайте, ячменна кладь! Настя, плохо робит твое звено. Мои старики рогожу плести тебе собираются.
Вспотевшая, разгоряченная работой Настя торопит свою бригаду:
Бабоньки, поживей! Слышите, Ячменна кладь расходился на берегу.
Пусть поорет, родимчик не хватит, отвечали женщины. Мы ему подготовим порцию...
А сами катят бревешки к берегу, в воду, смотрят, как их подхватывает бурная вода и мчит вниз, перевертывая на камнях.
Ловите наши корабли да садите в свои рогожные кули, кричат женщины, заливаясь радостным смехом. Сейчас мы вам нагоним жару.
Лес начинает грудиться у гусениц перевернутого трактора. Старики бредут выше колен по воде, с размаху втыкают топоры в бревна и ведут их к берегу. Плотники уже не успевают за женщинами. Лес копится у преграды, растет, нагромождается горой, его трудно выбирать из кучи и Яков Горшенин снова вылезает на берег:
Настя, ты что, ячменна кладь, гонишь без передыху, погоди спущать бревна! Ого! Чуешь?
Ага, пардону запросили!
Сдаются, торжествующе заговорили женщины.
Обтирая подолом лоб и пряча под косынку мокрые прядки волос, Настя, шутя, командует:
Бабы, закуривай!
Подходит Тагильцев с топором в руке, садится рядом с Настей на поваленное дерево и ласково спрашивает:
Устала?
Щеки и уши у Насти пылают, видать, женщина загорелась на работе.
Да, нет, не очень, отвечает она.
Ты молодец, Настенька. Знаешь, сколько вы уже сделали?
Сколько?
На полмоста лесу навалили. Честное слово! Если так дело пойдет сегодня можно сделать заготовку всего леса. Я подсчитал. Подрубку деревьев я уже закончил, сейчас начну помогать вам валить хлысты. Давайте поднажмем, поднажмем, И тогда, пожалуй, завтра к вечеру с мостом разделаемся. Это уже будет невиданный успех, об этом, пожалуй, в газете напишут про наш колхоз, про героические дела наших людей. И
вдруг эта газета попадет к товарищу Сталину, он прочитает, скажет: Вот спасибо колхозникам из «Широкой Елани», крепко, как бойцы на фронте, бьются за общее дело... Приятно ведь услыхать такую похвалу, а? А посеять во время урожай! тоже приятно.
Глаза у Насти горят, излучают простую сердечную радость.
Она берет берестяный туясок, открывает крышку, большими глотками пьет холодную ключевую воду. Тимофей Тагильцев отнимает у ней туясок.
Дай я за тебя попью, тебе хватит, а то простынешь.
Настя улыбается:
Хитрый какой.
Хитрый Митрий. Я тебя жалею, напьешься с жару, остудишь, внутренности, куда мы с тобой с больной? и тихо спрашивает: Значит, поднажмем?
Настя согласно кивает головой, улыбаясь.
Только об этом не будем шуметь, понатужимся, сделаем, а потом громогласно объявим перед всеми. Пусть знают наших!
Кончай курить, бабы! шутя, командует Настя. Давайте досрочно!
И снова заухал, загрохотал лес, затюкали по сучьям топоры, как дятлы, заширкали пилы, посыпались опилки на землю, как снежок.
К старикам подошел Гурьян. Вслух, громко, начал считать срубленные для быка свежие белые, блестящие на солнце венцы:
Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять... Ого!.. Идите-ка сюда, старики!.. Бусыгин, доставай-ка свой добрый табачишко с первой грядки от бани... Поди не курили еще?
Старики, стоявшие перед бревенчатым затором, переглянулись.
А ведь и верно, ячменна кладь, про курево-то забыли, сказал Яков Горшенин. Что ж вы молчите, седые бороды?
Я не курю, так мне и заботы нет о табаке, сказал один из стариков, посмеиваясь.
Покурить надо, старики, покурить, с теплотой в голосе сказал Гурьян. Вылезайте из воды.
Правильно, покурить надо, словно спохватился и Евсей Оглоблин, плавя к берегу придерживаемое им бревешко. Шибко намокли, холодновато. Табак, он как шпирт согревает человека.
Когда старики расположились в кружок на гальках у воды и задымили, Гурьян, кивнув на сруб, сказал:
Пожалуй, придется представлять вас к награждению за доблестный труд, смотрите какую домину сгрохали! Вам остается только венца три положить. Если поднажать, к вечеру оба сруба будут готовы, а там останется пустяк: закидать камнями, устроить настил и мост готов. Кто поедет по мосту и станет удивляться: вот так еланцы, какой мост, будто по волшебству соорудили! Видать у них плотники хорошие... с характером. А с таким характером, мне кажется, старики, срубы мы сегодня поставим. Как вы думаете?