Лезешь со своим по́ртфелем!
А ты уперся, как пень! Ну, чего выставился?
В мужскую перепалку встрял старушечий фальцетик:
Акселераты проклятушшие! Вымахали
Мирошников обернулся, веско сказал: «Товарищи, прекратите!» и ругавшиеся умолкли. Эдак-то лучше. Что, спрашивается, толку от ругани? Только нервы треплют. Теснота, давка, но надо быть выдержанней, терпимей друг к другу, коль столько народу скопилось в столице. Или поезжай тогда на такси. Правда, поймать его утром непросто. Да и не каждому это по карману раскатывать на работу в такси. Другой колер, если есть служебная машина. Есть и личные автомобили, катайтесь на здоровье. В данных же условиях не толкайтесь, не ссорьтесь, ведите себя достойно. Как говорится, взаимная вежливость залог порядка, такой плакатик он как-то видел в автобусе. А в троллейбусе видел другой плакатик: «Безбилетный проезд удар по совести пассажира!» транспортные афоризмы, ведомственная мудрость. И Мирошников улыбнулся про себя.
Хорошее настроение не покидало его и в метро и после, когда вышагивал к знакомому зданию, и когда поднимался на лифте, и когда садился за письменный стол. Рабочий день начинался со звонка он звонил, ему звонили, и Вадим Александрович не удивился, услыхав, как возбужденно затрещал телефон. Работа есть работа. Выверенным жестом снял трубку.
Да?
В трубке закашлялись, затем сказали:
Здравствуйте Это Вадим Александрович Мирошников?
Здравствуйте Я у аппарата.
Извините за беспокойство С вами говорит товарищ вашего отца по институту, где он работал. Меня зовут Синицын, Петр Филимонович Я только что узнал ваш телефон
Да, Петр Филимонович? сказал Мирошников с той же спокойной уверенностью и, пока в трубке кашляли и мешкали, подумал, почему родитель сам не звонит, если он когда и звонил, то неизменно на работу, а не домой: Маша его не весьма жаловала.
Видите ли, ваш отец скончался
Скончался? переспросил Мирошников, чувствуя, как у него задрожала рука с трубкой.
К несчастью Соседи вызвали «Скорую помощь», да было уже поздно. Тяжелый инсульт. Летальный исход Еще в пятницу
Что же мне делать? спросил он растерянно.
Объясняю, уважаемый
Вадим Александрович Все хлопоты, связанные с похоронами с кремацией, институт берет на себя
С кремацией?
Ну да. Это немыслимая канитель, но наши работники сумели провернуть. Вы же возьмите на себя организацию поминок Так что-нибудь часам к пяти, у вас на квартире Не возражаете?
Нет, отупело сказал Мирошников.
Следовательно, договорились А сейчас поезжайте на квартиру Александра Ивановича и ждите нас там. Если задержимся в морге, посидите у соседки напротив, это сто пятая квартира
Мирошников слушал и думал: «Вот отчего вчера вечером, когда вернулись с дачи, было беспокойство. Вот и грянула беда, хотя отца и не причислишь к моим близким. Но ведь и не чужой. Отец ведь» В желтушном свете электричества ото всех столов в сторону Мирошникова повернулись коллеги, и он прочел в их взглядах: что?
Отец преставился, сказал Вадим Александрович, с недоумением отмечая в своем ответе старинное словцо.
В комнате молчали, сочувственное это молчание нарушил сам Мирошников:
Пойду к Ричарду Михайловичу отпрашиваться
Секретарша пропустила его немедленно, Ричард Михайлович выразил сочувствие, конечно, сказал, идите, мол, устраивайте, как положено, какой разговор. Вадим Александрович благодарно приложил руки к груди: «Спасибо, дорогой Ричард Михайлович!» и зачем-то поклонился. Ричард Михайлович кивнул: мол, все под богом ходим, что ж попишешь. Или что-нибудь иное этот кивок означал? Провернувшись на каблуках почти по-военному, Мирошников тихонько вышел из кабинета.
2
Он не звал отца, не плакал, но в душную летнюю жару била дрожь. Мать уложила его в постель, накрыла теплым одеялом, сверху пледом, а озноб не унимался. Несколько раз тайком от матери Вадим поднимался, выходил в прихожую, прислушивался, не стукнет ли дверь лифта, не прошуршат ли шаги, не звякнет ли дверной замок. Мать, заплаканная, опухшая, застала его в прихожей, больно схватила за кисть и крикнула: «Забудь о нем, понимаешь? Забудь! Он для нас умер! И мы для него умерли!» Он догадывался, что эти страшные слова о смерти, и все-таки опять не заплакал. Он не хотел, чтобы отец умирал, пусть и ушел куда-то с чемоданом. Может быть, еще вернется. Завтра или послезавтра. Или еще попозже. И тем более он не хотел, чтобы умирала мама, которую любил больше всех на свете. И сам не хотел умирать, потому что любил себя хорошего, незлого мальчика, не то что другие, постарше, которые мучают кошек и подстреливают из рогаток птичек. Пусть мама, папа и он будут живы, пусть все они долго-долго живут. И вместе, втроем.
Но они уже никогда не были втроем. Повзрослев, Вадим понял: отец ушел к другой женщине. Понял: мать не простит этого. Простит ли он сам? Этого он не знал. Во всяком случае, так и не смог объяснить себе, почему отец предпочел умной, заботливой и красивой! матери какую-то иную женщину. Вадим потом, по прошествии времени, увидел ее. Не было в ней ни стати, ни особой красоты лица женщина как женщина, даже не моложе матери. С годами росло разумение сложностей жизни, во и странное соседствовало отчуждение: отец как бы отдалялся в пространстве, уходил вдаль, к зыбкому горизонту, растворяясь в лиловой дымке..