Он надел пижаму, выключил ночник и лег рядом с женой. И тотчас вспомнил: всю ночь тогда промаялся, то решаясь перебраться к Ире, то отметал эту мысль как недостойную, позорную, если хотите. Он почти не уснул, проворочался с боку на бок. Ворочалась, вздыхала и хозяйка в каком-нибудь шаге от него. Утром она была молчаливая, сердитая, а Мирошников был доволен собой, и если пожалел о своей нерешительности, то мельком, легко. Главным было: мог прямо смотреть инженеру Самойлову в глаза. А на Иру старался не смотреть. Два дня еще пробыл в леспромхозе, мотался с Самойловым, веселым анекдотчиком, по делянкам, наблюдал трелевочные тракторы во всей их красе, мерз и нетерпеливо поджидал часа, когда сядет в леспромхозовский «козлик» и в самолет
Он лежал, слушал ровное, еще не сонное дыхание жены и думал: как все же хорошо, что он не обманул свою Машу и того анекдотчика, инженера Самойлова. Перед двумя людьми остался чист. Перед Машенькой чист! И совесть не мучает. А могла бы, случись у них что с Ириной Тихоновной, с Ирочкой, молодой да красивой. Бог миловал. Этак-то покойнее, без приключений. Ну, влюбился бы иной расклад, а так, с ходу? Несерьезно, нелепо, пошло, если хотите. Но почему же пришло это воспоминание и почему он ощущает некое беспокойство? Будто с кем-то из его близких может приключиться неладное, беда может приключиться. Не дай, как говорится, бог. Его близкие Машенька и Витюша, его семья ближе них никого на свете нет. Он их любит и верит, что ничего худого с ними не произойдет. А беспокойство от нервишек, на службе достается, воспоминание же от перемигивания звезд. Звезды шепочут? Спи! Все будет как надо.
И Мирошников протянул руку, привычно обнял жену, заснул крепко, без сновидений, как спят люди с незамутненной совестью и нерастраченным здоровьем.
Пробудился Вадим Александрович в отличном расположении духа, ибо отлично выспался, и пробудился, как всегда, от стука на шестнадцатом этаже, над его квартирой. Там жил слесарь-сантехник с супругой продавщицей гастронома, тещей и сынишкой, супруга-то и приносила домой свиные отбивные в неограниченном, вероятно, количестве. Трижды теща их отбивала: в семь утра, в два часа и в семь вечера, хоть часы проверяй; похоже было, что семья сантехника признает только свиные отбивные. Мирошниковы уже привыкли, что стук над головой разбудит их ровно в семь, им и вставать в семь. Никакого будильника не нужно.
Вадим Александрович спроворил зарядку, обтерся мокрым полотенцем, побрился все это под шуточки и песенки из передачи «Опять двадцать пять» по «Маяку». Двадцати пяти минут хватило и к столу, жена уже сварила яйца всмятку и кофе, нарезала хлеба и колбасы: из своих вояжей Мирошников вывез эту привычку завтракать налегке, по-европейски. Да по утрам и некогда жарить-парить, возиться с котлетами и прочим.
Из дому Вадим Александрович
выходил раньше жены. Обоим надо было к девяти, но у нее работа поближе, а он предпочитал не сразу ехать трамваем, две-три остановки пройти пешочком, затем уж подсесть и доехать до метро: пешее хождение полезно для здоровья. К тому же Маша отводила сына в школу напротив, через дорогу. Прогноз, конечно, не сбылся: был морозец, гололедица, на льду ноги разъезжались, но Мирошников шагал быстро и уверенно. В одной руке он нес черный «дипломат», а другою размахивал: это полезно при ходьбе, легкие глубже дышат, обмен кислорода интенсивней. Как всегда, было приятно чувствовать свое сильное тридцатипятилетнее тело, не подвластное хворям. И на душе легкость, никакого следа от вчерашнего смутного беспокойства.
Утренняя Москва служивая и рабочая спешила вместе с Мирошниковым. Навстречу и обгоняя шли мужчины и женщины, пожилые и молодые, и на всех лицах будто еще лежали тени от ночного сна. Или то были тени сумрачного зимнего утра? Но сквозь эти тени Мирошников словно угадывал на встречных лицах проблеск будущей дневной улыбки, без утренней озабоченности. Он и сам был озабочен, ибо в фирме его ожидали важные дела: составление справки, встреча с фирмачами Югославии, потом встреча в торгпредстве Венгрии и тут и там разговор о новых поставках советских машин. Висит еще одно дельце визит к Ричарду Михайловичу с некоторыми соображениями по поводу контрактов с Румынией, однако после посещения венгерского торгпредства, где наверняка угостят токайским, визит к Ричарду Михайловичу целесообразно отложить на завтра. А может, к Ричарду Михайловичу проскочить до отъезда к венграм? Если он, разумеется, примет. Ощущение, что скоро займется повседневной, однако интересной, ответственной работой, неизменно взбадривало. А утренний путь на службу был как предвкушение чего-то приятного и нужного и тебе и окружающим.
По Трифоновской погромыхивали трамваи и автобусы, как бы распираемые пассажирами битком набито. Правда, Вадим Александрович умел втискиваться в любую давку: кого попросит подвинуться, кого плечом подвинет, где извернется и ввинтится, дверь за ним все-таки захлопнется. Но пока дошагал до следующей остановки, трамваи пошли один за другим (так с «пятеркой» бывает: то нет и нет, то пойдет косяком), и Вадим Александрович свободно сел в «пятерку». Конечно, стоял, однако можно вытащить газеты и хотя б по диагонали пробежать их. Увы, не обошлось без ругани за спиной.