– Та-ак… Значит, у Маркса вашего на семнадцатый год назначено?
– Господин Маркс журнал "Ниву" издает. Дозволено цензурой с приложениями…
– Ну, мне не крути, не крути… Не про того Маркса речь… Говори, что у тебя за книжка?
– Называется "Тайная мудрость Востока". Предсказание судеб. Тоже дозволена цензурой. Кажные двенадцать лет - поворот судеб, согласно законам зодиака и миротворного Индиктиона. Вот и считай - к одна тысяча девятьсот пятому году прибавь двенадцать - что будет? Семнадцать.
– Антимов! Давай его сюда!
Тут Петра-первого из соседней комнаты вытряхнули, где он разговор слышал, и перед дедом поставили.
– Забирай… Последний раз прощаю.
– Сопляк чертов, - сказал дед. - Сопляк.
– А после семнадцатого что будет? - спросил господин сыщик.
– Третье Евангелие будет… Третий Завет… Сошествие Духа Святого на людей.
– А может, вы старообрядцы? - спросил зашедший в полицию господин журналист Гаврилов.
– Мы новообрядцы, - сказал дед.
– Кто такие?
– Сам знаешь… Рабочие, - тихо ответил дед.
Господин Гаврилов перестал из протокола выписывать разное удивительное и сказал:
– Рабочему надо заработать - это понять возможно. А этих понять нельзя… А может быть, они толстовцы?
– Никто они, - сказал господин сыщик. - Они никто. Пустырь проклятый.
– Пустота… - засмеялся господин журналист Гаврилов, который писал очерки из низов жизни - под Власа Дорошевича, но хуже. - Пустота - это ничто… нигиль… Они нигилисты?
Это он Зотовым - то!…
– Какая же пустота… - задумчиво возразил дед. - При такой теснотище?
– Куча дерьма, - сказал господин сыщик. - Ничего святого… Полное отсутствие нравственной идеи… Так и запишите, господин журналист.
– Нравственная идея - она у отца Иосифа, - сказал дед, - и у вас, господин Гаврилов. Поэтому вы ее на всех поделили - и у каждого от нравственной идеи ошметочек… И потому у нас от нравственной идеи - что с барского стола упало… И "Возлюби ближнего" всегда оборачивается - возлюби вас, господин главноуговаривающий. А вы нас - нет, не очень-то… Или не так я говорю?… Пошли, Петька.
А весна стояла такая, что помойки розами пахли, а пустые сараи - ладаном.
– Дед, неужели на Пустыре ничего, кроме вони, не заводится? И неужели мы пустота?
– В пустоте, Петька, родится творение. Ибо больше ему родиться негде.
– Дед, - спросил Петр - первый, - как же это в пустоте может творение родиться? Пустота - она пустота и есть.
– Поскольку всемирное тяготение не выдумка, Петька, - сказал дед, - то пустоты вовсе нет и пространство заполнено… Однако движение существует, и я до тебя достигаю рукой и дотрагиваюсь… А если движение есть, а пустоты нет, то, значит, и там мельчайшие тела погружены в некую субстанцию, которая и осуществляет их связь между собой, сама, однако, будучи чем-то отличной от них… И в этой незнаемой сущности идет мировой процесс отмены старой вселенной, прежней вселенной - поскольку она нелюбимая.
И Зотов это запомнил и записал - идет отмена прежней вселенной, поскольку она - нелюбимая.
Уж Тане с Зотовым жениться пора, а отец Иосиф венчать не спешит, а спешит пройти мимо.
– По церковной записи твой дед Изотов, а по гражданским бумагам вы Зотовы. Безбожники и на исповедь не ходите.
А у отца Иосифа уголовный журналист Гаврилов с господином сыщиком чай пьют. Какая уж тут исповедь? После пятого - семь лет прошло. Поумнели.
На земле царь, и капитал, и в небесах церковь, а где Зотовы помещаются, в библии не сказано.
И начал Зотов Петр - первый Алексеич сам разбираться в том, как мир устроен и в нем человек по своей вере, по зотовской.
У отца Иосифа дело простое: "Человек раб божий". И точка.
Петру надоело, и он спрашивает:
– Если все люди божьи рабы, тогда зачем на земле один раб, а другой - власть?
– Дерзок ты, - говорит.