стену. Над руинами висело плотное марево горячего воздуха, искажавшее очертания далеких холмов. Дым стал менее черным, но не менее едким. Запах гари пропитал все вокруг одежду, волосы, кожу. Даже вода в ручьях, казалось, отдавала гарью.
Наш лагерь замер в ожидании. Воины отдыхали, чистили оружие, штопали одежду, переговаривались вполголоса. Не было ни песен, ни громкого смеха. Все понимали работа еще не закончена. Люди Степана приводили в порядок свои катапульты, смазывали механизмы, готовя их к возможному походу дальше. Искра и ее помощницы без устали возились с ранеными, особенно с Добрыней. Он все еще был плох, но жив, а это уже было чудом. Я навещал его пару раз он лежал без движения, лишь единственный глаз иногда поворачивался в мою сторону. Понимал ли он, что происходит вокруг? Неизвестно.
Я проводил время в своем шатре, изучая карты, или просто стоял на том же холме, наблюдая за медленным угасанием древлянской столицы. Сон не шел. Образы пылающего города, изувеченного Добрыни, сожженного Киева стояли перед глазами. Но я не позволял себе поддаваться ни гневу, ни сомнениям. Решение было принято. Пути назад нет.
Воеводы Ратибор, Такшонь, Веслава держались рядом, готовые выполнить любой приказ. Такшонь заметно нервничал, ему не терпелось ворваться в город, пусть даже в пепелище, и убедиться, что враг уничтожен окончательно. Ратибор оставался спокоен, как скала, но я видел по его глазам он тоже ждет. Веслава была сосредоточенна, ее лазутчики постоянно уходили на разведку по окрестным лесам, проверяя, не собираются ли где уцелевшие древлянские отряды, не готовят ли засаду. Но окрестности были пусты. Те, кто не успел укрыться в Искоростене перед нашей осадой, разбежались при первых же звуках работы катапульт.
На третий день дым над руинами стал совсем редким, седым. Жар спал настолько, что можно было подойти ближе. Огонь угас почти везде, лишь кое-где в глубине завалов еще тлели угли, выпуская тонкие струйки дыма. Внешняя стена, гордость древлян, представляла собой жалкое зрелище обугленные бревна, груды битого камня, зияющие проломы там, где рухнули башни. Город лежал перед нами.
Пора, сказал я воеводам, собравшимся у моего шатра на рассвете. Стройте войско. Входим.
Закипела работа. Сотни выстраивались в походные колонны. Щиты на левую руку, мечи и топоры наготове. Вперед я поставил несколько сотен опытных дружинников под командой Ратибора расчистить путь, проверить, нет ли ловушек или затаившихся врагов. Сам я собирался войти с основной частью войска.
Громобой! позвал я.
Здоровенный дружинник мигом оказался передо мной, вытянувшись в струну.
Слушаю, княже!
Пойдешь впереди. Сразу за дозором Ратибора. Будешь кричать. Громко. Чтобы слышали все, кто еще мог остаться там живым. Повторишь то, что кричал им перед началом обстрела. Про гнев князя, про их непокорность, про участь Киева. Пусть знают, за что их постигла кара.
Так точно, княже! рявкнул Громобой, его зычный голос эхом прокатился по лагерю. Прокричу так, что у них и у мертвых уши заложит!
Войско двинулось. Мы втягивались в то, что еще недавно было Искоростенем. Под ногами хрустел пепел. Воздух был наполненным запахом гари. Жар все еще шел от земли, от обугленных руин. Утренний туман чуть припорошил пепел, поэтому дышать можно было относительно нормально. Мы шли по бывшим улицам, узнавая их лишь по направлению. Домов не было только черные остовы печей, груды обгоревших бревен, бесформенные кучи того, что когда-то было домашним скарбом. Мертвая тишина стояла над пепелищем, нарушаемая лишь шагами тысяч ног да громовым голосом Громобоя, который исправно выполнял приказ.
Слушайте, люди Искоростеня! Если вы еще живы! ревел он, и его голос, казалось, заставлял дрожать горячий воздух. Ваш князь Мал и его волхвы навлекли на вас беду! Они предали Русь! Они сожгли Киев! Они пролили кровь невинных! Великий князь предлагал вам милость! Вы отвергли ее! Вы глумились! Теперь познайте гнев Великого князя во всей его полноте! Искоростень стерт с лица земли! Участь Киева теперь кажется вам благословением! Это кара за вашу гордыню и предательство!
Мы продвигались все глубже в мертвый город. Никакого сопротивления. Ни единого выстрела, ни одного враждебного крика. Только тишина и голос Громобоя. Казалось, что огонь уничтожил все живое.
Но когда мы приблизились к реке Уж, которая протекала через город, картина изменилась. Здесь, у самой воды, разрушения были не такими тотальными. Несколько каменных строений, видимо, склады или бани, стояли не уничтоженные полностью. Огонь не смог перекинуться через широкое русло реки или был остановлен каменными стенами. И
здесь были люди.
Сначала мы увидели одного, потом другого. Они выползали из-под обломков у самой воды, выбирались из каких-то ям, поднимались прямо из реки, где, видимо, прятались от жара. Грязные, оборванные, черные от копоти, с обезумевшими от ужаса глазами. Их было немного. Может, несколько сотен. Мужчины, женщины, дети. Все, что осталось от гордого древлянского племени, населявшего эту крепость.
При виде наших воинов, блестящих доспехами и оружием, при звуках громового голоса Громобоя, они замерли на мгновение, а потом ужас на их лицах сменился полным, безоговорочным отчаянием. Они падали на колени прямо в грязь и пепел. Простирали руки, плакали, бормотали что-то нечленораздельное. Кто-то пытался кланяться, ударяясь лбом о землю. Они молили не о справедливости, не о прощении, а просто о жизни.