Но как же город
Города не будет, прервал я его. Я обвел взглядом пылающий Искоростень, превращающийся в один гигантский костер под ночным небом. Стены рушились, дома складывались, как карточные домики, огонь ревел, пожирая все на своем пути. Это было страшное, но завораживающее зрелище тотального уничтожения. Искоростень ждет та же участь, что и Киев. Мы сотрем его с лица земли. Это будет урок. Для всех, кто не захочет вести переговоры.
Я отвернулся от них, снова глядя на огонь. Милосердия здесь не будет. Только праведный гнев и полное возмездие.
Глава 9
Я стоял на холме, ветер доносил до меня жар горящего города. Искоростень пылал. Не отдельные дома или улицы вся древлянская столица превратилась в один исполинский костер, ревущий и пожирающий сам себя. Черный дым поднимался к низким, хмурым небесам, застилая предрассветную серость. Пахло гарью, от чего першило в горле. Криков из города уже почти не доносилось огонь заглушил все.
Внизу, у подножия холма, методично работали машины Степана. Десять катапульт, уродливые деревянные чудовища, раз за разом вздрагивали, их метательные рычаги со скрипом взмывали вверх, отправляя в полет очередной глиняный горшок с огненной смесью. Я видел, как расчеты суетятся у своих механизмов: подтаскивают новые снаряды, проверяют натяжение канатов, поджигают фитили. Работа шла без передышки, отлаженно, как будто они не город живьем сжигали, а просто выполняли рутинное упражнение.
Каждый пуск сопровождался знакомым набором звуков: натужный скрип дерева, свист летящего горшка, глухой звон при падении и почти мгновенная вспышка нового очага пламени там, внизу. Я давно перестал считать попадания. Целиться уже было некуда горело все. Огонь перекидывался с крыши на крышу, с забора на забор, пожирал деревянные мостовые, амбары, терема. Даже те участки стен, что уцелели после обрушения башни, теперь были охвачены пламенем. Древлянская твердыня превращалась в пепел на моих глазах.
Время текло вязко. Я не двигался с места, только плотнее кутался в плащ от пронизывающего ветра, несущего пепел. Рядом со мной так же неподвижно стоял Ратибор. Он тоже смотрел на город, и лицо его оставалось непроницаемым. Такшонь и Веслава отошли к своим воинам, проверяя посты.
Работа должна быть доделана до конца. Никаких полумер. Никакого штурма, никаких потерь с нашей стороны. Они отвергли мое предложение, они глумились над памятью Святослава, они изувечили Добрыню, они предали Русь, приведя сюда византийцев и спалив Киев. За все это полагалась только одна плата полное уничтожение. Искоростень должен был стать наглядным уроком для всех. Для Мала, если он еще жив там, в этом аду. Для византийцев, где бы они ни прятались. Для Оттона и Мешко на западе. Для всех, кто посмеет встать у меня на пути.
Я не чувствовал ни злорадства, ни жалости. Только холодную, выжигающую пустоту внутри и твердое осознание правильности своих действий. Это была не месть хотя элемент возмездия, конечно, присутствовал. Это была политика жестокая, кровавая, но единственно возможная в этом мире, в это время. Силу здесь уважали больше, чем милосердие. А я должен был показать силу Великого князя Руси.
Скрип катапульт стал реже. Я заметил, что люди Степана двигаются уже не так проворно, чаще останавливаются, переговариваются. Запас снарядов подходил к концу. Я прикинул в уме: обстрел шел уже много часов подряд. Даже привезенных запасов горючей смеси и глиняных горшков не могло хватить на вечность.
Вскоре ко мне торопливо поднялся Степан. Лицо его было черным от копоти, глаза красными от дыма и бессонной ночи. Он остановился передо мной, тяжело дыша.
Княже, голос его был хриплым. Снаряды на исходе. Горшков осталось ну, может, три десятка на все машины. Больше нету.
Он вопросительно посмотрел на меня, ожидая приказа. Продолжать до последнего?
Я окинул взглядом пылающий город. Огонь уже не бушевал так яростно, как в первые часы. Он сделал свое дело. Большие строения обрушились, остались только остовы стен да кучи тлеющих углей. Но жар все еще был нестерпимым, а дым валил так же густо. То, что могло сгореть, сгорело. То, что осталось, дотлеет само. Дальнейший обстрел уже не имел смысла.
Хватит, Степа, сказал я, тяжело вздохнув. Прекратить огонь. Пусть люди отдохнут.
Он коротко поклонился:
Слушаюсь, княже.
Он развернулся и почти бегом спустился с холма к своим катапультам. Вскоре его команды разнеслись внизу. Последние несколько горшков неуклюже взмыли в воздух, упали в огненное марево. И потом все стихло.
Скрип катапульт прекратился. Стало непривычно тихо. Только рев и треск огня нарушали эту тишину. Десять осадных машин замерли, их рычаги опустились. Расчеты отошли от них, устало садясь прямо на землю, передавая друг другу бурдюки с водой. Их работа была окончена.
Я продолжал стоять на холме, глядя на Искоростень. Теперь он был предоставлен сам себе, своей огненной агонии. Предстояло ждать. Ждать, пока огонь сделает свое дело до конца, пока можно будет войти в то, что осталось от древлянской столицы.
Два дня и две ночи Искоростень догорал. Огонь медленно пожирал то, что еще оставалось, затихая и вспыхивая вновь, когда добирался до нетронутых пожаром погребов или обрушивал очередную