Выходит, ты от власти рассейской таишься. И внезапно подскочив с табуретки, так что та опрокинулась, заорал, замахиваясь затянутой в кожаную перчатку рукой. Признавайся, паскуда, чего измысливал?!
«Такое было сплошь и рядом. Они ж все были родственниками. Презентовали шефства над лучшими гвардейскими частями. И что это нам даёт в нынешних обстоятельствах? Ноль целых хрен десятых. Черт!»
Террорист! Убивец! Разбойник! Вор! Социалист! Смутьян! Бомбобросатель! Экспроприатор! Анархист! Атеист!
Надзиратель с каждым новым брошенным словом-обвинением наносил Славке тяжелые удары, демонстрируя как изрядную силу своих кулаков, так и широту словарного запаса. Бил Канищев мастеровито, метя большей частью по туловищу арестанта, чтобы не оставлять заметных следов.
Сначала, для разминки, принялся охаживать грудь, но поняв, что орешек попался крепкий, хватил, хорошенько вложившись, правым кулаком точно под дых. Потом врезал с левой по печени. Получив особо болезненный тычок по ребрам, Вяче не сдержался и зашипел от жгучей боли. Чтобы хоть как-то защититься от жестоких побоев, он согнулся, открывая спину. И тут же полицейский, не удержавшись, добавил пару прицельно-острых тычков по почкам.
Будешь говорить или продолжишь в молчанку играть? За мной не пропадет, я тебе еще выпишу горячих, да так что в отбивную!
Совсем ты бесстрашный, Фрол Фомич. Уважаю таких. Немного отдышавшись, еле выговорил Вяче.
Мощный мышечный каркас позволил несколько смягчить силу полученных ударов и все же его начал охватывать ужас перед перспективой быть изувеченным ни за что, ни про что громилой-служителем закона. Как и всегда в такие моменты у Славки пробуждался не пойми откуда берущийся огонек безумного упрямства и отчаянной смелости. Заставляющий вопреки всему идти навстречу опасности.
Он понимал, что играет с огнем. В помещении больше никого не было, и полицейский урядник запросто мог после таких слов до смерти забить или капитально покалечить его. Но вариантов особо не просматривалось. А раз уж его зачислили в политические шанс воспользоваться известным страхом чиновников и полицейских перед местью эсэров за плохое обращение с заключенными оставался едва ли не последним из доступных. В эти годы убивали и часто.
Ах, ты падлюка! Бомбист! Безбожник! Пугать меня, государева человека, удумал? Околоточный надзиратель ухватил Вяче за волосы и потянул его голову вверх, запрокидывая назад. Так и знал, что революционер! Промашку ты дал, Кузнецов или как тебя там Ну, ништо. Удовлетворенно заключил Канищев, посчитав, что преступник попался на его немудрящий приём и выдал себя. Запрос мы выправим по установлению твоей личности. А как ответ придет будет тебе и на масло, и на орехи. А пока посидишь в камере. Вот тебе и угол свой. Будешь теперь приписан, как полагается.
Ты, твое благородие, меня не так понял. Я тебе не местью грозил. А к закону призвал. Не слыхал я, чтобы Столыпин ваш министр бить людей позволял. У меня друзья есть. При деньгах. Адвоката наймут. В газетах про твои зверства пропишут. Оно тебе надо? Чего ты на меня взъелся? Кучер этот первый напал. Я и не покалечил его, только отбивался.
Фрол сразу отметил про себя это наглое «ты», прозвучавшее от «крестьянина» Кузнецова, и мысленно сделал еще одну отметку, подтверждающую, что перед ним далеко не простец, а зачем-то скрывающийся под чужой личиной образованный и привыкший к иному обращению, строго на «вы», разночинец, а то и вовсе человек «из общества». Смущало одно. Почему в таком случае «товарищи» не озаботились смастрячить поддельный паспорт или того проще раздобыть настоящий.
Ловко плетешь, говорю же, грамотный, сукин сын. Вона уже и друзья у него появились, а что только что говорил, мол, никого
не знаешь в Омске? Ниче, скоро по-другому запоешь. Дай время. Ухватив Славку за руку, Канищев вздернул его на ноги и поволок, держа за шиворот по проходу к небольшой камере в темном углу подвала. Раз ты политический, то с другими арестантами тебе разговоры весть не положено. Таким, как ты, одиночка обязательна. Недельку покукуешь в карцере, а там, глядишь, и за ум возьмесси.
Открывая дверь и гремя связкой ключей, околоточный словно специально, громко и отчетливо, сказал, обращаясь к Вяче.
Свезло тебе, террорист. Собственный апартамент почитай. Вишь, и искать угол не потребуется. Сидеть тебе долго, так что обживайся. Лицом к стене, стой смирно.
Фрол Фомич снял с Хворостинина наручники и, втолкнув его в промозгло-затхло-вонючую тесноту камеры, захлопнул дверь, лязгнул задвигаемый засов, провернулся в скважине давно не смазанного замка ключ, и лишенная окон яма карцера разом погрузилась в кромешную тьму. Послышались тяжелые шаги полицейского, постепенно затихающие и удаляющиеся. Славка остался один. Совсем один.
Это да, это я молодец Садитесь, пять. С горечью пробормотал Вяче. Он поднес руку прямо к глазам и, не увидев собственных пальцев, только теперь осознал, что ближайшие часы и дни ему придется жить подобно слепому кроту, ориентируясь наощупь. Но больше темноты досаждала вонь и духота. Делать нечего, пришлось притерпеться и к этому. Тело почти сразу начало чесаться от укусов блох. Отовсюду слышались тихие шорохи и поскрипывания.