У меня накопилась куча вопросов, и я твердо настроена получить ответы на них. Но, когда я усаживаюсь на один из стульев, стоящих напротив письменного стола дяди Финна из вишневого дерева, сам он пристраивается на угол столешницы и начинает задавать мне собственные вопросы:
Я понимаю, что это может показаться тебе странным, Грейс, но не могла бы ты сказать мне, какой сейчас месяц?
Какой месяц? У меня падает сердце, сжимается горло, и я с трудом выдавливаю из себя: Ноябрь.
Когда Джексон и дядя Финн переглядываются опять, до меня доходит, что с моим ответом что-то здорово не так. По спине моей бегут мурашки, я пытаюсь сделать глубокий вдох, но на мою грудь словно давит тяжелый груз, и у меня ничего не выходит. В висках стучит кровь, я чувствую себя все хуже, но отказываюсь сдаться на милость тому, что обещает стать полномасштабной панической атакой. Вместо этого я хватаюсь за края стула, чтобы дать себе точку опоры, и трачу следующую минуту на то, чтобы мысленно перечислить несколько предметов в комнате, как меня учила мать Хезер после того, как погибли мои родители.
Письменный стол. Часы. Комнатное растение. Волшебная палочка. Ноутбук. Книга. Ручка. Папки. Еще одна книга. Линейка. К тому времени, когда я дохожу до конца перечня, мой сердечный ритм становится почти нормальным и мое дыхание тоже. Вместе с этим я обретаю абсолютную уверенность в том, что случилось нечто ужасное.
Какой месяц? тихо повторяю я, повернувшись к Джексону. С первого моего дня в Кэтмире он был
со мной так честен, как только мог, и именно это мне нужно теперь. Я беру его руку, обхватываю ее обеими ладонями. Пожалуйста, Джексон, скажи мне, чего я не знаю?
Джексон нехотя кивает.
Тебя не было почти четыре месяца.
Четыре месяца? На меня обрушивается шок. Четыре месяца? Не может быть!
Я понимаю, что тебе это кажется странным, пытается успокоить меня дядя Финн. Но сейчас март, Грейс.
Март, повторяю я, потому что, похоже, только на это повторять за другими я сейчас и способна. А какое число?
Пятое марта, голос Джексона звучит угрюмо.
Пятое марта. Это даже не паника: меня захлестывает ужас дикий, чудовищный ужас. На меня наваливается неописуемое ощущение болезненной незащищенности и пустоты. Четыре месяца моей жизни последнего моего года в школе просто исчезли, и я не помню о них ничего, ничего. Я не понимаю. Как я могла
Все хорошо, Грейс, ничего страшного. Джексон, по-прежнему, не отрываясь, глядит мне в глаза, его взгляд тверд, пожатие руки тоже. Мы с этим разберемся.
Ничего страшного? Я же потеряла четыре месяца, Джексон! Когда я произношу его имя, мой голос срывается, я судорожно хватаю ртом воздух и пытаюсь еще раз. Что со мной произошло?
Дядя сжимает мое плечо.
Сделай еще один глубокий вдох, Грейс. Хорошо. Он ободряюще улыбается. Умница. А теперь сделай еще один такой вдох и медленный выдох.
Я делаю, как он сказал, замечая, что, пока я выдыхаю, его губы продолжают шевелиться. Успокаивающее заклинание? думаю я, когда еще раз вдыхаю и медленно выдыхаю, досчитав про себя до десяти. Если это и впрямь заклинание, нельзя сказать, что оно так уж эффективно.
Теперь, когда будешь готова, скажи мне, что последнее ты помнишь? Он тоже смотрит мне в глаза, и его взгляд полон теплоты.
Последнее, что я помню.
Последнее, что я помню.
Этот вопрос кажется простым, но для меня он совсем не прост. Отчасти из-за зияющего черного провала в моей памяти, отчасти из-за того, что столь многое из того, что я помню, плохо различимо, туманно. Как будто мои воспоминания находятся глубоко-глубоко под водой и я вижу только их тень. Тень былого.
Я помню все о том, что случилось из-за Лии, говорю я наконец, потому что так оно и есть. Помню, как лежала в лазарете. Помню как мы лепили снеговика.
Это воспоминание согревает мою душу, и я улыбаюсь Джексону, а он улыбается мне в ответ во всяком случае, губами. В глазах же его читается все та же тревога.
Я помню, как Флинт извинился передо мной за то, что пытался меня убить. Помню Я осекаюсь и прижимаю ладонь к моей вдруг жарко вспыхнувшей щеке, когда вспоминаю, как по чувствительной коже моих шеи и плеча скользили клыки, прежде чем погрузиться в плоть. Джексона. Я помню Джексона.
Мой дядя прочищает горло с таким видом, будто он тоже изрядно смущен. Но вопрос его звучит коротко:
Может, что-нибудь еще?
Не знаю. Это так Я опять осекаюсь, когда в мозгу проносится новое воспоминание ясное, четкое. Я поворачиваюсь к Джексону, ища подтверждения. Мы шли по коридору. Ты начал рассказывать мне что-то забавное. Это была шутка про Ясность начинает размываться, сменяться туманной мглой, которая теперь заволакивает большую часть моих воспоминаний. Я пытаюсь прорваться сквозь нее, цепляясь за одну-единственную отчетливую мысль. Нет, дело было не так. Я спросила тебя, какая у твоей шутки концовка. У той, про пирата.
Я застываю, когда ясной становится еще одна часть этого воспоминания, та, от которой у меня холодеет кровь.
О боже! Хадсон! У Лии получилось. Она вернула его. Он был здесь.
Я смотрю то на Джексона, то на дядю Финна, ища у них подтверждения, пока этот образ затапливает все мое существо. Тянет меня в глубину. Он жив? спрашиваю я, и мой голос дрожит, как натянутая струна под тяжестью всего, что Джексон рассказал мне о своем брате. Он в Кэтмире?