Тимрот церемонно поклонился и отошел. Олсуфьев поехал на Сергиевскую, но Кушелева-Безбородко не застал дома. Оставив записку: «Ты мне нужен до зарезу!» Олсуфьев отправился на Охту.
Сидя рядом с Тересой, глядя в ее печальные глаза, он говорил без умолку.
Тереса не прерывала его.
Обычно Олсуфьев деликатно спрашивал, что она делала, о чем думала, а сегодня он говорил о небе Италии, о пиниях и цикадах, и говорил отрывисто, неожиданно обрывая себя на полуслове, и Тереса чувствовала, что Олсуфьев думает о другом.
Это почувствовала и квартирная хозяйка.
Поехали бы лучше домой, мягко проговорила она. Отоспались бы после этих караулов.
Вы правы, Марфа Кондратьевна. Ночь не спал.
Я вас поняла, тихо промолвила Тереса по-итальянски. Произошло что-то и, чувствую, важное. Не говорите, что именно, я вам верю, всем сердцем верю. И по-русски добавила. Поезжать домой.
Однако Олсуфьев поехал не к себе, а снова к Кушелеву-Безбородко. Тот оказался на этот раз дома.
Новая беда? спросил он с тревогой.
Театральным жестом Олсуфьев показал на книжный шкаф.
Вот где мое спасение!
Школьничаешь, Ника, а я, прочитав твою записку, подумал черт знает что. Любишь ты драматические положения. Но Чайльд-Гарольд из тебя не получится.
Гриша! Ничего ты ровным счетом не понял! Положение в самом деле драматическое, но совсем не в духе Чайльд-Гарольда. Передо мной стоит гамлетовский вопрос: «Быть или не быть?» Ответ на этот вопрос зависит от тебя одного.
Что-то слишком туманно
Тогда выслушай.
И он рассказал, что произошло вчера на дежурстве.
Гриша! закончил Олсуфьев свое повествование. Мое счастье в твоих руках. Дашь рукопись Тереса спасена. Откажешь Тереса погибнет.
Ты с ума сошел! Разве я могу распоряжаться рукописью из опечатанного шкафа?!
Я все продумал. За снятие печати полагается штраф я его внесу. А рукопись получу обратно!
Да кто тебе вернет ее?
Государь! Дубельт отвезет ему рукопись в тот же день, как я ему передам. Государь принимает Дубельта утром и вечером. Если я передам рукопись Дубельту днем, он отвезет ее государю вечером между семью и восемью. Это будет в день моего дежурства. В восемь государь едет на прогулку и проходит мимо Синего зала. Я ожидаю его в коридоре, бросаюсь перед ним на колени и рассказываю историю рукописи. Ты знаешь Николая Павловича он любит, когда перед ним душу свою раскрывают. К тому же я не ставлю его в трудное положение: он ничего французу не обещал. А тут перед ним возможность проявить великодушие. И он проявит его!
А если нет?
Не может государь жертвовать честью своего офицера для того только, чтобы сделать приятное чужеземцу-французу. Не может! Он поругает меня, дернет за ухо; все будет, знаю, но рукопись он вернет. Наконец, Гриша, клянусь тебе: я, Николай Олсуфьев, верну тебе рукопись! Хочешь, напишу клятву в виде расписки? закончил он торжественно.
Безбородко отошел к окну, молча постоял там несколько минут. Ни судьба шарманщика, ни горе его дочери, ни отчаяние друга не интересовали его. Но, думал он, если откажешь Олсуфьеву, этот теленок с отчаяния может черт знает что выкинуть еще к Елене поедет и такое наговорит
Ника, начал он, повернувшись, ты знаешь, что для тебя я готов сделать все. И сделаю! Но, прошу тебя, повремени несколько дней.
Сколько?
Сегодня у нас двадцать второе ноября. Отправляйся к Дубельту, скажи ему, что рукопись доставишь тридцатого.
Почему? Почему не сегодня? Гриша! Понимаешь ли ты, что значат восемь дней для Тересы? Море слез, восемь бессонных ночей! Зачем эта проволочка? Ведь ты хочешь помочь мне, Гриша?!
Хочу.
Тогда дай рукопись сейчас. Прошу тебя!
Безбородко понял: отказать значит поссориться, а этого он не мог позволить себе накануне помолвки с кузиной Олсуфьева.
Бери! сказал он решительно.
Олсуфьев заключил товарища в объятия; у него не хватило слов, чтобы выразить благодарность.
Безбородко подошел к шкафу и взялся за дощечку, на которую были наложены сургучные печати.
Нет! воскликнул Олсуфьев. Ты не прикасайся. Я сам должен это сделать. И закончил просительно: Григорий, выйди из комнаты. Не надо тебе при этом присутствовать. Тебе будет неприятно.
Кушелев-Безбородко подчинился.
Когда дверь за ним закрылась, Олсуфьев написал записку:
Я, Николай Олсуфьев, самовольно, в отсутствие хозяина Григория Кушелева-Безбородко, вскрыл книжный шкаф и изъял из него рукопись Аристотеля о свете, что удостоверяю своей подписью.гр. Н.Олсуфьев, поручик л. гв. Семеновского полка.
Дрожащими руками раскрыл он книжку. На обороте твердого переплета в верхнем углу приклеен книжный знак большой прямоугольник шероховатой, с зеленым оттенком бумаги. Черной краской напечатана волнистая рамка, в рамке могучий раскидистый дуб, под ним прямыми четкими буквами: «Из собрания гр. А.А.Безбородко».
На первой чистой странице, в самом центре, выведено по-русски старательным писарским почерком:
Рукопись греческого ученого Аристотеля о светеи о свойствах человеческого глаза.
Не знал, что ты за это время изучил греческий язык.
Спокойный голос Кушелева-Безбородко, уже несколько минут наблюдавшего за своим другом, вернул Олсуфьева к действительности.