Вы позволили ему вернуться? Приняла ли она его в своей постели, раскрыла ли перед ним объятия, в которых прежде сжимала своих обездоленных, несчастных детей?
Конечно, позволила. Я всегда только этого и хотела. Она даже не подняла глаз от вышивки, над которой работала.
Почему? Мой вопрос прозвучал будто стон.
Потому что тогда ты смогла бы вернуться домой, тихо сказала она.
Я опустилась на стул, с которого встала, пристыженная, удрученная. Мать дала мне все, что имела. А я злилась на нее, потому что она не смогла дать большего.
Почему вы научили меня читать? спросила я. Я была совсем маленькой, а у вас наверняка было много других дел, которые требовали времени и внимания.
Мне почти ничего не пришлось для этого делать. Я учила старших детей, а ты быстро все схватывала.
Я глубоко вдохнула и решилась:
Спасибо.
По ее настороженному лицу скользнула тень удивления. Она не ждала от меня таких слов.
Уильям Брэдфорд верил, что все мужчины и женщины должны уметь читать слово Божие, сказала она.
Да. Я знаю. Вы всегда гордились своим происхождением.
Она расправила плечи, вздернула подбородок:
Наша семья подобна крепкому дереву с могучими корнями и сильными ветвями, приносящему все новых поборников свободы.
Я подумала о том, чем хороши могучие корни и сильные ветви, если мне так и не довелось вырасти или расцвести.
Уильям Брэдфорд прибыл в эти края больше ста лет назад, продолжала мать. Ее голос звенел от гордости. Договор, который тогда заключили сепаратисты, заложил фундамент для войны, которую мы ведем сейчас. Это война Господа нашего. Она идет по Его плану, в назначенное Им время. Но началось все с них.
Я вспомнила свой сон, тот, в котором летела над землей, а подо мной расстилался мир, и не было ни прошлого, ни будущего, но лишь единственное и вечное настоящее. Я решила, что таким Господь и видит мир, когда передвигает с места на место его фрагменты, раскрашивает ту или иную сцену.
Я мир считаю тем лишь, что он есть. У каждого есть роль на этой сцене; моя грустна, произнесла я. Как часто я обдумывала эти слова?
Мать подняла на меня глаза, склонила голову к плечу, явно недоумевая:
Все роли грустны, Дебора. И нам нечасто доводится выбирать.
С этим я не могла поспорить.
Мать настояла, чтобы уложить мне волосы, так что по обеим сторонам моего лица свисали длинные завитые пряди, это совсем не шло к моим резким чертам и тяжелому подбородку. Я знала, что лучше всего выгляжу, когда убираю волосы назад, в длинную, толстую косу, или когда укладываю их венцом вокруг головы, а сверху надеваю чепец. Прочие прически делали меня похожей на рождественскую гусыню
с бантом на шее.
После обмена приветствиями Милфорд Кру обошел вокруг меня, как если бы осматривал корову. Он потянул за ленты моего чепчика, словно хотел, чтобы я его сняла:
Глаза у вас странного оттенка, не так ли?
Я почувствовала, как мой рот складывается в насмешливую улыбку, и поскорее прикусила нижнюю губу:
Не знаю. Какого цвета им следует быть, мистер Кру?
Меня устроил бы голубой, карий или зеленый. Но, насколько вижу, в ваших сочетаются все три цвета.
Что поделать. Имейте в виду, я норовиста, и мне тяжело угодить. Вряд ли из меня выйдет хорошая жена.
Это мне не известно. Он произнес эти слова так, словно удостоил меня великой похвалы.
А мне известно.
Вы высокая.
Да. Я высокая. А вы нет.
Мистер Кру выпятил подбородок и наморщил лоб. От этого он стал походить на козла, которого держал дьякон Томас. Я бы не удивилась, если бы он вдруг принялся беспокойно мекать. Ну и парой мы бы с ним стали гусыня и козел, запертые вместе на скотном дворе и обязанные выносить гогот и блеяние друг друга.
Он объявил, что не является лоялистом, но и патриотом тоже себя не считает. Для меня это казалось немыслимо.
В конечном счете, когда все завершится, о произошедшем будут напоминать лишь пролитая кровь и долги. Я прагматик, и потому эта война для меня никогда не имела смысла. Он пожал плечами. Но дети должны усвоить урок.
Мистер Кру остался до вечера. Он беседовал с моей матерью и изучал меня. Задавал мне вопросы, но отводил взгляд, когда я давала ему подробный ответ. С каждым новым вопросом и ответом мать все больше отчаивалась.
Он все еще сидел у нас, когда прибыли Томасы и вдали, возвещая их долгожданный приезд, заскрипели колеса повозки. Я едва не бросилась к двери, но мать преградила мне путь, стараясь отсрочить неизбежное.
К несчастью, мистер Кру спросил, можно ли ему снова меня увидеть. То, что я успела ему наговорить, его не разубедило.
Дебора, ты такая тихая.
Не хочу перекрикивать стук колес, отвечала я.
Что ты думаешь о мистере Кру? Мне показалось, он тобой увлечен, заметила миссис Томас.
Вовсе нет. Это я знала наверняка. Что-что, но он точно не был увлечен мною. Возможно, он думал, что щедрость поможет ему добиться успеха, но восхищения в его глазах я не заметила.
Он не хуже других мужчин, проговорила миссис Томас, оглядывая поля вдоль дороги.
Я ошеломленно уставилась на нее:
Неужели? Какая нелепая мысль. Его нельзя было сравнить ни с преподобным Конантом, ни с дьяконом Томасом. В Милфорде Кру не было ни уверенности Натаниэля, ни спокойствия Бенджамина, ни пылкости Фина, ни нежности Иеремии. Я не нашла в нем ничего, что могло бы меня привлечь. Уж лучше я лягу со свиньями, прибавила я.