Ах, поняла! Ты просто придумала себе маленького мальчика Джимми. Какая прелесть! Мэри Джейн приветливо наклонилась к Рамоне: Здравствуй, Джимми! сказала она.
Да разве он станет с тобой разговаривать! сказала Элоиза. Рамона, ну-ка, расскажи Мэри Джейн про Джимми.
Что про Джимми?
Не вертись, стой прямо, слышишь Расскажи Мэри Джейн, какой он, твой Джимми.
У него глаза зеленые, а волосы черные.
Еще что?
Папы-мамы нет.
Еще что?
Веснушек нет.
А что есть?
Сабля.
А еще что?
Не знаю, сказала Рамона и снова стала почесываться.
Да он просто красавец! сказала Мэри Джейн и еще ближе наклонилась вперед. Скажи, Рамона, а Джимми тоже снял ботинки, когда вы пришли?
Он в сапогах, сказала Рамона.
Нет, это прелесть! сказала Мэри Джейн, обращаясь к Элоизе.
Тебе хорошо говорить. А мне целыми днями терпеть. Джимми с ней ест, Джимми с ней купается, Джимми спит на ее кровати. Она и ложится-то с самого краю, чтобы его нечаянно не толкнуть.
Мэри Джейн сосредоточенно закусила губу, выражая полное восхищение, потом спросила:
Откуда она взяла это имя?
Джимми Джиммирино? Кто ее знает!
Наверно, так зовут какого-нибудь соседского мальчишку?
Элоиза зевнула и покачала головой.
Нет тут никаких соседских мальчишек. Тут вообще ребят нету. Меня и то зовут «соседка-наседка», конечно, не в глаза, а
Мама, можно поиграть во дворе? спросила Рамона.
Элоиза покосилась на нее:
Ты же только что пришла.
Джимми хочет туда.
Это еще за чем?
Саблю забыл.
О черт, опять Джимми, опять эти дурацкие выдумки. Ладно. Ступай. Ботинки не забудь.
Можно возьмить это? Рамона взяла обгорелую спичку из пепельницы.
Взять, а не «возьмить». Бери. На улицу не выходи, слышишь?
До свидания, Рамона! ласково пропела Мэри Джейн.
свиданя. Пошли, Джимми!
Элоиза вдруг вскочила, покачнулась:
Дай-ка твой стакан!
Не надо, Эл, ей-богу! Меня ведь ждут в Ларчмонте. Мистер Вейнбург такой добрый, я никак не могу
Позвони, скажи, что тебя зарезали. Ну, давай стакан, слышишь?
Не надо, Эл, честное слово. Тут еще подмораживает. А у меня антифриза почти не осталось. Понимаешь, если я
Ну и пусть все замерзнет к чертям. Иди звони. Сообщи, что ты умерла, сказала Элоиза. Ну, давай стакан.
Что с тобой делать Где у вас телефон?
А во-он он куда забрался, сказала Элоиза, выходя с пустыми стаканами в столовую. Во-он где. Она вдруг остановилась на пороге столовой, споткнулась и притопнула ногой. Мэри Джейн только хихикнула.
А я тебе говорю не знала ты Уолта, говорила Элоиза в четверть пятого, лежа на ковре и держа стакан с коктейлем на плоской, почти мальчишеской груди. Никто на свете не умел так смешить меня. До слез, по-настоящему. Она взглянула на Мэри Джейн. Помнишь тот вечер, в последний семестр, как мы хохотали, когда эта психованная Луиза Германсон влетела к нам в одном черном бюстгальтере, она еще купила
его в Чикаго, помнишь?
Мэри Джейн громко прыснула. Она лежала ничком на диване, оперев подбородок на валик, чтобы лучше видеть Элоизу. Стакан с коктейлем стоял на полу, рядом.
Вот он умел меня рассмешить, сказала Элоиза. Смешил в разговоре. Смешил по телефону. Даже в письмах смешил до упаду. И самое главное, он и не старался нарочно, просто с ним всегда было так весело, так смешно. Она повернула голову к Мэри Джейн. Будь другом, брось мне сигаретку.
Никак не дотянусь, сказала Мэри Джейн.
Ну, шут с тобой. Элоиза опять уставилась в потолок. А как-то раз я упала, сказала она. Ждала его, как всегда, на автобусной остановке, около самого общежития, и он почему-то опоздал, пришел, а автобус уже тронулся. Мы побежали, я грохнулась и растянула связку. Он говорит: «Бедный мой лапа-растяпа!..» Это он про мою ногу. Так и сказал: «Бедный мой лапа-растяпа!» Господи, до чего ж он был милый!
А разве у твоего Лью нет чувства юмора? спросила Мэри Джейн.
Что?
Разве у Лью нет чувства юмора?
А черт его знает! Наверно, есть, не знаю. Смеется, когда смотрит карикатуры, и всякое такое. Элоиза приподняла голову с ковра и, сняв стакан с груди, отпила глоток.
Нет, все-таки это еще не все, сказала Мэри Джейн. Этого мало. Понимаешь, мало.
Чего мало?
Ну сама знаешь Если тебе с человеком весело, и все такое
А кто тебе сказал, что этого мало? сказала Элоиза. Жить надо весело, не в монашки же мы записались, ей-богу!
Мэри Джейн захохотала:
Нет, ты меня уморишь! сказала она.
Господи боже, до чего он был милый, сказала Элоиза. То смешной, то ласковый. И не то чтобы прилипчивый, как все эти дураки-мальчишки, нет, он и ласковый был по-настоящему. Знаешь, что он однажды сделал?
Ну? сказала Мэри Джейн.
Мы ехали поездом из Трентона в Нью-Йорк его только что призвали. В вагоне холодина, мы оба укрылись моим пальто. Помню, на мне еще был джемпер я его взяла у Джойс Морроу, помнишь, такой чудный синий джемперок?
Мэри Джейн кивнула, но Элоиза даже не поглядела на нее.
Ну вот, а его рука как-то очутилась у меня на животе. Понимаешь, просто так. И вдруг он мне говорит: у тебя животик до того красивый, что лучше бы сейчас какой-нибудь приказал мне высунуть другую руку в окошко. Говорит: хочу, чтоб все было по справедливости. И тут он убрал руку и говорит проводнику: «Не сутультесь! Не выношу, говорит, людей, которые не умею носить форму с достоинством». А проводник ему говорит: «Спите, пожалуйста».