Ну раз так, тогда с этим Селиховым сами разбирайтесь.
При этих словах он особенно зло уставился на Барсукова. А потом пошел прочь.
Тогда я крикнул ему вслед:
Ну что, сержантик, нос-то укорачивать будем, или ты так, трепло?
Соколов, уверенно шагающий прочь, на миг замедлил шаг, а потом и вовсе остановился. Я ожидал, что он обернется, однако Дмитрий этого так и не сделал, а просто снова зашагал дальше.
Остальные сержанты при этом мрачно насупились.
Слушай, Саша, вышел ко мне Барсуков, ты извини. Видать, недопонимание у нас случилось.
Барсуков говорил четко и отрывисто, почти не меняя интонации. Он напомнил мне типичного салдафона, которых так часто показывают в кино или о которых так часто пишут в книжках.
Давай отойдем. Поговорим с тобой откровенно, как мужчина с мужчиной.
«Вот сучок, подумалось мне, на понт берет».
Барсуков, видимо, решил меня попугать. Отвести в сторонку и объяснить, что «так делать не надо».
Признаюсь, вся эта ситуация меня немало веселила. Сержанты, видать, решили, что я услышал что-то не то, и всеми силами пытались узнать, действительно ли я что-то пронюхал. Да только я не слышал.
Отреагируй они спокойно и тихо, у меня бы даже задней мысли не появилось. А теперь Теперь мне стало, как белый день ясно эти проходимцы что-то скрывают.
Если они там прячут карты с голыми бабами пусть хоть с головы до ног обпрячутся. Ну а если это что-то значительное? Что-то такое, ради чего обязательно нужно попытаться взять за горло якобы «услышавшего» лишние сведения солдата?
А при товарищах по-мужски разговаривать, выходит, нельзя? Я кивнул на остальных сержантов, обязательно нужно отходить?
Разговор, скажем так, будет личным, сказал Барсуков, немного помолчав, чтобы подобрать слова, и я бы предпочел поговорить тет-а-тет.
Я ухмыльнулся.
У нас на Шамабаде не принято ничего друг от друга скрывать. Не потому что мы тут все такие открытые, а потому, что даже если постараешься не скроешь.
Сержанты переглянулись, но смолчали.
Так что, если бы вы что-то скрывали, с иронией в голосе проговорил я, то я б не советовал вам это делать. Другие бойцы не поймут. А когда боец бойца не понимает всегда какая-нибудь херня случается.
Это лишь разговор с глазу на глаз, больше ничего такого, покачал головой Барсуков.
Если ничего такого, тогда говори прямо сейчас, возразил я.
Тут даже дисциплинированный Барсуков не выдержал. Оставаясь со все такой же каменной физиономией, он сказал:
Слушай, Селихов
Слушай, Барсуков, перебил я его, ты собираешься со мной разговаривать, или я до ишачьей пасхи буду ждать?
Барсуков, наконец, нахмурился. Его белесые брови поползли к переносице, а тонкие губы неприятно искривились.
Я Заикнулся было он, но не успел ничего сказать.
Потому
что подключился младший сержант Новицкий.
Ребзя, ребзя, ребзя Весело проговорил он и пролез вперед, открыто мне улыбаясь, ну вы че? Мы ж тут все культурные люди! Все сержанты! Чего на пустом месте разводить не пойми что?
Младший сержант очень по-доброму глянул на Барсукова, и тут, к моему удивлению, которого я, конечно же, не выдал, спрятал от него глаза.
Чего цепляться к старшему сержанту Селихову, а? Он, мож, по своим делам шел себе да шел. Никого не трогал. А мы, как нелюди, какие-то.
Новицкий глянул на меня и продолжил:
Саша, ты нас прости, будь другом. Сам понимаешь, мандраж первого дня. Парни с учебок все на взводе. Переживают, как служба тут, на Шамабаде, сложится. Вот за просто так в ссору и лезут. Тебе тут, в ленинской, что-то надо было?
Я не ответил на его вопрос. Только пристально смотрел в глаза.
Новицкий неловко хохотнул.
Так проходи, не стесняйся! А мы пойдем. Спать уже хочется. А завтра служба, какая ни какая. Завтра уже не до хихонек. Ребят, ну чего вы? Он обратился к Волкову и Барсукову, пойдем, а? Не будем мешать человеку делами заниматься.
Новицкий пошел было прочь, но обернулся на остальных. Чуть-чуть погодя за ним пошли и Волков с Барсуковым. При этом каждый из них наградил меня суровым взглядом.
Только когда они спустились по лестнице на первый этаж, я вошел в полутемную ленинскую комнату.
«Чего ж они такого скрывают, сучки?» Подумалось мне.
Впрочем, долго я не гонял в голове эти мысли. Все же у меня и правда было важное дело.
Я занял одну из парт, а потом принялся писать письмо своему брату Саше. Давно мы с ним письмами не обменивались. Пора бы узнать, как он там.
Ну привет, бродяга, улыбнулся я, отпирая клетку Булата.
Следующим днем, после наряда, который длился с раннего утра до полудня, я зашел к своему старому другу.
И хотя было жарко, в питомнике преимущественно стояла тень. В обнесенный рабицей двор питомника ее бросало здание вольера. А в выгулах, где сидели заставские собаки, и вовсе не пекло. Собак защищали от солнца навесы.
Тут пахло пылью и сухой травой. Привычный, терпкий аромат собачьей шерсти узнаваемо щекотал нос.
Пес тут же подошел ко мне, виляя пушистым хвостом.
Я опустился к нему, запустил руку в жесткую, маслянистую шерсть на загривке, второй стал трепать его по мохнатой голове.
Как ты тут без меня, а? Живешь?
Булат, вывалив язык, заглянул мне в глаза. Потом вдруг подобрал его и закрыл пасть, потянулся большим, мокрым носом к моему лицу, понюхал, как бы стараясь еще раз почувствовать мой запах.