Работа с документами оказалась тяжелее, чем таскать ящики. В потёртых ведомостях сквозили хитросплетения «левых» схем: мука, списанная на мышей, сахар, растаявший словно снег, и десяток загадочных «бочек рассола», исчезнувших в пути. Я вписывал аккуратные поправки химическим карандашом, подражая корявому почерку кладовщика, чьи буквы плясали, как пьяные матросы во время качки.
Недурно, прошелестел Николай Борисович, появляясь за спиной как тень. Его палец с жёлтым ногтем скользнул по исправленной строке. Тут бы ещё запятую для солидности.
К семи вечера у меня глаза слипались от столбцов цифр. Николай Борисович, разминая затекшую шею, бросил взгляд на незаконченную папку:
Всё. Завтра с утра доконаем оставшееся. Принесу другие чернила, а то эти, он поморщился, тыча в фиолетовые кляксы, похожи на сок
бузины.
На прощание он протянул мне свёрток, туго перевязанный шпагатом:
Это за сегодня, сказал Николай Борисович.
Благодарю, но лучше я завтра всё разом заберу. У меня сегодня ещё дела на вечер запланированы, сказал я, потирая шею.
Николай Борисович возражать не стал. Мы пожали друг другу руки на прощанье и разошлись, каждый по своим делам.
Гришку я нашёл в будке. Он сидел, привалившись к стене и гипнотизировал валенки, которые сушились на печке-буржуйке, поверх газеты.
Заметив меня, он нарочито громко заворочал газетой, делая вид, что не видит и не слышит никого, но уголок его рта еле заметно дёрнулся.
Вечер добрый, дядя Гриша, вежливо поздоровался я.
Какой я тебе дядя? Гриша я, донеслось мне в ответ.
Ну, Гриша, так Гриша, проговорил я, пожав плечами и громче добавил: Я от Боксёра!
Старик медленно повернулся, изобразив преувеличенное усилие, будто шею заклинило.
Чего-о? протянул он, приставив ладонь к уху. Громче, малец, ничего не слышу!
Сказал он одно, но вот его узкие глазки-щёлки под седыми бровями, говорили другое. Он внимательно следили за каждым моим движением.
«Ах ты хитрый старый лис», подумал я и шагнул к нему поближе. Достав из кармана две пачки папирос, сунул их в расстёгнутый карман его ватника:
Я от Боксёра! Крикнул я. За линолеумом пришёл.
Он тут же оживился, ловко подхватив папиросы, будто сорока схватила блестяшку. Пальцы узловатые, в шрамах дрожали нарочито сильно, но хватка была железная.
А, Боксёр задумчиво проговорил он, разминая «Беломор» в руках. Так бы сразу и сказал. Чего орать-то?
Он чиркнул спичкой о подошву, затянулся, выпустил дым колечками и вдруг фыркнул, будто вспомнил анекдот:
В пятидесятых, когда мы промзону строили, был у нас прораб Валерьян Игнатьич. Жадина, как тот В общем, как-то раз приходит он ко мне ночью и говорит, мол, Гришка, спрячь два мешка цемента, завтра комиссия будет. А сам, ясное дело, планировал их на дачку утартать.
Старик прищурился, разглядывая тлеющую папиросу, будто в ней таилась развязка истории:
Я ему: «Ладно». А сам позвал ребят с ночной смены Витьку-штукатура да Марысю, нашу учетчицу. Высыпали мы цемент в бочку с водой, размешали до жижи, а сверху ветошь накидали. Приходит утром Валерьян Игнатьич, орёт: «Где мешки». Я ему: «Товарищ прораб, комиссия же! Мы всё в фундамент слили, чтоб брака не нашли!».
Гришка фыркнул, стряхнув пепел на пол:
Он позеленел, давить начал: «Это бунт!». Тут как раз Марыся подходит с бумагой и говорит, мол, акт подписывайте, Валерьян Игнатьич. Цемент пошёл на укрепление объекта, как вы и велели. Пришлось ему рожу скривить да расписаться. А через неделю дожди зарядили и весь его дачный пристрой из украденного кирпича поплыл, как кулич из песка.
Он вдруг заковылял вокруг буржуйки, пародируя разгневанного прораба:
После этого Валерьян Игнатьич меня стороной обходил. А Марыська за смекалку премию получила отрез на платье «в честь женской инициативы», глаза Гришки блеснули ехидством.
А ведь в этой истории сквозила своя особая философия: начальство можно переиграть, если действовать в рамках их же правил.
Размеры? внезапно перепрыгнул на другую тему Гришка, доставая из-под лавки потрёпанный сантиметр.
Кухня два с половиной на три, коридор два на полтора, ответил я с задержкой, не сразу поняв, о чём он. Так и хотелось ответить ему: «Приборы», как в том анекдоте.
Гришка задумчиво почесал переносицу, затем резко встал. Видимо, позабыл, что играет в старого и немощного. Я это почти сразу заметил. То он ковылял, будто развалина, то его движения были резкими и точными. В общем, интересный старик. С ним точно не соскучишься.
Вытащив из-под груды мешков ключ на ржавой цепи, он махнул мне:
За мной. Только не шуми крысы тут злые, прошлой зимой прорабу палец отгрызли. И снова непонятно: шутит он или серьёзно.
В углу бытовки он отодвинул фанерную панель, за которой оказался тайник. Полумрак озарился аккуратными штабелями: краска в вёдрах с замазанными этикетками, рулоны линолеума, перетянутые проволокой, даже пачка бельгийских обоев с цветочками.
Вот, он ткнул заскорузлым ногтем в рулон, узор «под паркет». Чешский. По документам брак, а на деле царапина с тыльной стороны.
Вынос Гришка организовал со знанием дела. Завернул рулон в брезент от дождя и сунул