Не больше, чем вы меня, дражайшая. Йелеза, Сестра Короля. Указ об изгнании пришел с ее собственным посыльным.
Никогда не слышала, чтобы кто-то упоминал это имя.
Что? Какая глу Ах да, конечно. Я все еще не достойна произносить это имя.
Впечатление такое, что ты оставила в изгнании свой разум. Указ разве не был скреплен печатью?
Да, на папирусе, хотя какое это имеет значение?
Значит, печать была от королевского дома. Впрочем, какая разница. Тем более теперь, когда ты будешь восстановлена.
Безусловно, дражайшая сестра.
Но ухо держи востро. Нынче его величество слушает советы своей дочери, хотя при дворе все уже жалуются, что она ведет себя так, будто наследный принц это она. Даже после того, как Кваш Кагар отдал ее замуж.
Простите меня, дражайшая сестра. Очевидно, воздух Конгора вызвал у меня помутнение памяти.
Это горе играет свои шутки, сестра. То, что нужно, вычищает из памяти, то, что не нужно, оставляет позади.
Пожалуй, так оно и есть. Благослови вас боги своей щедростью, дражайшая сестрица.
И тебе того же, сестра моя.
Едва статс-дама выходит за ворота и ее паланкин удаляется за пределы слышимости, госпожа поворачивается лицом ко внутреннему двору.
О Йелеза, страдальчески молвит она. Ведь мы обе были женщинами, женщинами при дворе Короля! Соголон, выйди наконец из-за той чертовой двери!
По улицам шествуют окъеаме. Дворцовые вещатели, стать которыми заветная мечта глашатаев, когда из вещателей кто-нибудь откинется. Все они облачены в священные тоги из кенте , обернутые дважды через левое плечо, потому что правое принадлежит Королю. По улицам они передвигаются с посохами в руках. На выходе с рынка, где повар делал для дома закупки, Кеме указывает на одного из них Соголон:
Глянь. Окъеаме сегодня вещают языком Кваша Кагара. Их отличие высокопарность слога, ибо из их уст изливается красота, даже если они описывают слякотную лужу.
Соголон видит, как старший окъеаме прирастает еще одним, по виду учеником, но ничего особо интересного в них нет; даже в золоченых посохах, которыми они постукивают при ходьбе. Между тем Кеме тянет ее за собой, подобраться к вещателям поближе; «поглядеть, что они там вещают», говорит он, хотя не вполне ясно, что имеет в виду. Они лавируют через толпу, пока не оказываются непосредственно за спиной у старшего и его подмастерья.
На оголовьях их посохов резное изображение трех человечков один прикрывает себе глаза, второй уши, а третий рот. Кеме собирается что-то сказать, но тут окъеаме зычно возвещает:
Превосходнейший ясноликий Кваш Кагар изволит заниматься делами трона! Король изволит заниматься делами предков! Превосходнейший ясноликий Кваш Кагар изволит заниматься делами трона!
Соголон смотрит и не верит глазам. Весь рынок, со всеми его покупателями и продавцами, зазывалами и зеваками, враз замолкает. Молчат все даже, кажется, скот и домашняя птица.
Превосходнейший ясноликий Кваш Кагар изволит заниматься делами трона! повторяет окъеаме. Рынок неподвижен. Вон застыла торговка фруктами, не успевшая подать покупательнице кокос, а та его взять. А затем, как по щелчку, всё снова приходит в движение. Весь рынок снова мерно двигается, покупает, продает, торгуется, горячится, вздорит, плутует, ловит за руки жуликов, а окъеаме тем временем движутся дальше.
Тут навстречу Кеме и Соголон выскакивает вторая повариха растрепанная, запыхавшаяся от волнения.
Они в доме! заполошно кричит она. Не послали вперед себя ни слова, ни весточки, а хозяйка уж напугана вусмерть!
Да
кто, дурёха? Кто явился? Скажи, пока не проглотила язык.
Аеси!
Они спешат в ограду дома, и тут на подходе к воротам Соголон обдувает порыв внезапного ветра могильно-стылого, с пригарью пепелища. Два порыва, один за другим, а следом что-то вроде хлопка громоздких крыльев. Звук пугает, но замечает его только Соголон. Повара спешат к себе в поварню, а Кеме занимает место рядом с дворцовыми гвардейцами, стоящими навытяжку у ворот.
Соголон пробегает мимо во внутренний двор, а оттуда к коридору, что ведет в гостиную. У входа истуканами застыли два стражника с похожими на ошейники ожерельями из бисера; мускулистые торсы обнажены, а от пояса книзу струятся белые одеяния, похожие на подолы платьев. Внутри у окна стоят еще двое, а на табурете, лицом к хозяйке, восседает некто в черной накидке и с огненно-рыжей копной волос, собранных пучками по всей голове. Даже сидя он кажется заметно выше большинства стоящих; шея и руки иззелена-черные, как изнанка моха. Хозяйка собирается что-то произнести, лицо у нее окаменелое. В эту секунду Аеси оборачивается.
Прошу подождать снаружи, щерится он улыбкой.
Песочные часы в голове у Соголон переворачиваются трижды, пока за ней не приходит гвардеец. Он указывает ей сесть на табурет, а сам выходит из комнаты. Те двое истуканов по-прежнему стоят у окна. В комнату входит Аеси, и накидка на нем развевается, хотя ветра вроде и нет. Впечатление такое, будто рыжина волос делает его кожу темнее, а ее угольная чернота воспламеняет и волосы.