Как ему, сбитому на наших глазах 19 марта над Розенбергом, в последнем его боевом полете, удалось сегодня, в воскресенье 27 мая, оказаться в расположении нашего полка в Шнайдемюле? Как ему удалось на немецкой «санитарке» привезти с собой летчиков других полков, тоже, очевидно, считавшихся, как и Миха, погибшими, вместе с угнанными на чужбину советскими девушками, которые, как выяснилось позже, помогли и Михе, и многим другим в свое время бежать из фашистского плена (а именно они выбирались из кузова «санитарки»)?
На эти и еще многие «как?» сразу однозначно и коротко ответить невозможно. Это разговор особый, непростой. Это предмет особого отдельного рассказа.
Когда страсти, вызванные неожиданным появлением считавшегося погибшим Михи Янина, несколько поутихли, мы Иван и я, сразу же очутившиеся возле Михи, чуть ли не насильно потянули его, недоумевающего зачем? на стоянку самолетов. Подвели к «пятерке». Стянули чехол с передней кабины:
Смотри!
«За Михаила Янина!» медленно вслух прочитал Миха надпись на борту самолета. Помолчал. Молчал долго. Молчал, охваченный неизъяснимым чувством добросердечной признательности, которое вызвала в нем эта надпись: его не забыли, о нем помнили, он, и будучи лишенным возможности воевать воевал! Воевал вот на этом самолете, вместе с его экипажем
Он медленно повернулся к нам, взволнованным необычайностью происходящего и стоявшим в некотором отдалении от него. На его глазах были слезы. Миха, неунывающий оптимист, веселый и верный товарищ, боевой друг наш, лишенный, казалось, малейшей сентиментальности, или, по крайней мере, никогда не проявлявший ее не сдержал слез
Второй день рождения
У Героя Советского Союза Маресьева это, пожалуй, не тот мартовский 1942 года день, когда он, тяжело раненный, сумел посадить свой подбитый «ишачок» И-16 за линией фронта и восемнадцать дней и ночей, в невероятно трудных условиях пробирался к своим, а один из июльских дней 1943 года, когда он, с протезами вместо ног, вновь, на новом самолете Ла-5, вступил в бой с воздушным противником в небе Курской дуги.
У майора Салова, который, по твердому убеждению большинства наших однополчан, только по недоразумению не удостоен звания Героя, человек ведь совершил 432 боевых вылета, водил в бой полковые девятки на Кенигсберг и Берлин, вторым днем рождения был серый сентябрьский 1941 года день, когда техник его самолета, после боевого вылета, извлек из бензобака саловского Р-5 неразорвавшийся вражеский снаряд скорострельной зенитной пушки «эрликон». Взорвись он тот боевой вылет для Салова мог бы быть последним. Это «вещественное доказательство» своего военного счастья Салов хранит до сих пор.
У дороховского воздушного стрелка-радиста, который, как правило, летал и с Саловым, Климаса Геннадия, вторым днем рождения было 21 декабря 1944 года. Тогда, пытаясь насильно вытолкнуть из кабины разваливающегося и стремительно падающего вниз самолета своего растерявшегося и бессмысленно упирающегося воздушного стрелка Назимова, он смог покинуть самолет лишь на высоте примерно около семисот метров, при этом купол его парашюта разорвало. Только чудо могло помочь ему благополучно приземлиться. И чудо произошло. Даже два чуда.
При раскрытии парашюта он вначале почувствовал тугой удар взрывной волны, а спустя мгновенье грохот взрыва бомб и бензобаков с огромной скоростью врезавшегося в землю своего самолета. Взглянув вверх, он увидел лишь половину купола парашюта вторую оторвало осколками взрыва. Внизу, в какой-то сотне метров ширящееся озеро полыхающего бензина, в середине которого из горящих остатков самолета фейерверком вырывались струи разноцветных трасс это рвались запасы патронов к трем «УТБ» и снарядов к двум пушкам Климас находился как раз над центром этого озера огня и разноцветных трасс. Взрывная волна как бы несколько приподняла его, замедлила скорость его снижения он же спускался только на половине купола парашюта.
Это первое чудо.
К его счастью, у поверхности земли дул сильный порывистый ветер, который «сумел» отнести половину парашюта вместе с его владельцем метров на пятьдесят в сторону от пылающего озера.
Это второе чудо.
Не будь этих двух чудес, Гена Климас погиб бы дважды: разбившись, спускаясь только на половине купола парашюта, и сгорев в пылающих остатках своего самолета.
Правда, у земли ему не удалось принять нужное для приземления положение не хватило времени и, падая на промерзшую землю, он растянул правую ногу. Но по сравнению с тем, что могло бы случиться, такая травма сущий пустяк.
Для экипажа Коли Зинакова, на самолете которого тогда, 19 марта, мы перелетели из Лабиау в Шяуляй, вторым днем рождения было 7 апреля 1945 года, когда, во время боевого вылета на бомбардировку Кенигсберга, он сумел свою подбитую и охваченную огнем «семерку» посадить на «пузо» на нашей территории вблизи линии фронта. Только-только вместе со штурманом Иваном Пермяковым успели они вытащить из перекошенной и искореженной при ударе о землю второй кабины своих тяжело раненных боевых товарищей, как самолет взорвался.
Посади Коля свою «семерку» чуть позже,