И над падающими вниз обломками самолета Бабурова белыми одуванчиками раскрывались купола парашютов тех наших боевых товарищей, которым удалось выброситься из кабин своего разрушающегося самолета. Купол одного из них, попав в огненный след падающего со все возрастающей скоростью первушинского самолета, ярко как тополиный пух от зажженной спички вспыхнул, и кто- то, не то из бабуровского, не то из первушинского самолета, камнем устремился к земле, навстречу своей скорой и уже неизбежной смерти, неумолимо приближающейся к нему,
вместе с надвигающейся на него все ближе и ближе земной поверхностью.
Мы просто-таки замерли от неожиданности: вот ведь, секунды назад, все они были живы, здоровы, а сейчас Особенно мучительно переживалась обреченность того, со сгоревшим парашютом Нам много раз приходилось смотреть смерти в глаза и видеть, как безжалостно она уносила наших боевых товарищей: война есть война, без жертв она бывает только в ура-патриотических рассказиках да отретушированных кинофильмах. И каждый раз для нас, оставшихся в живых, их смерть отзывалась острой, как укол иглы, болью в наших сердцах, горечью утрат, большим несчастьем. Но сейчас мы видели еще живого, но уже обреченного и все понимающего именно этого нашего боевого друга-товарища. Видеть такую картину было непереносимо тяжело
Когда мы пришли в себя все только что происшедшее промелькнуло перед глазами в один чудовищный, невообразимый и непоправимый миг очнулись и огляделись, до нас «дошло», мы поняли, осознали, что в этом огромном безоблачном небе над серыми вблизи, а не голубыми, как казалось издали, водами Балтики и территорией противника, наш самолет оказался единственным всех остальных разметал тот злополучный взрыв снарядов зенитного залпа
Мы снижались как очумелые, взяв курс на свою территорию не только для того, чтобы сбить с толку зенитки противника им, очевидно, было не до нас, но, вернее сказать, из-за желания побыстрее покинуть это гибельное, как нам казалось, для нашей эскадрильи место.
Вдруг мы-то полагали, что все неприятности остались позади, нас встревожил раздавшийся в шлемофонах взбудораженный крик Тихонова:
Бензин! Бензин!
Мы с Иваном смотрим: на приборной доске полный порядок. Давление масла в норме. Топливомер показывает, что бензина еще много. И приборные стрелки других индикаторов показывают то, что они должны показывать.
А в наушниках опять режет слух крик Леши Тихонова:
Бензин! Из правой плоскости! Бензин!
Оказалось, что удар, полученный нашей «пятеркой» после сброса бомб, был вызван не только ударной волной взрыва залпа зенитных снарядов; один из этих снарядов ударил в правую плоскость, пробил ее, но, к нашему счастью, разорвался выше. В сутолоке происходящего в то время мы этого не заметили. А вот сейчас, посмотрев повнимательнее вправо, я «узрел» с внешней стороны двигателя рваную пробоину, из которой сильной струей выбивался бензин, сразу же превращаясь в почти невидимую прозрачную пелену, стелившуюся позади плоскости, как шлейфом, покрывавшую хвостовую часть самолета и кабину стрелка-радиста и стрелка.
Я Ивану:
Разворачивай потихоньку влево, выключай правый двигатель, можем сгореть
Иван, с трудом осознавая сложившуюся ситуацию по приборам-то все в порядке, а правую плоскость за двигателем ему совсем не видно: сидит-то он впереди и бронеспинка мешает вводит самолет в малый левый крен и, одновременно, плавно отводя сектор газа на себя, выключает правый двигатель. Говорит озабоченно:
Пошли на вынужденную, давай курс на запасной
Лучший вариант-запасной аэродром Лабиау. Рассчитываю и даю Ивану курс на него. Вернее, слов, кажется, недостаточно показываю значение курса острием штурманского карандаша на индикаторе компаса. Иван молча кивает головой: понятно. Смотрю вправо: лопасти винта двигателя по инерции еще продолжают вращаться, бензиновая пелена несколько уменьшилась в размерах наверное, бензин в баках правой плоскости кончается, да и боковым потоком воздуха ее относит от хвоста самолета вправо, мы же в левом развороте
Зуммером вызываю заднюю кабину:
Как там у вас?
Вроде лучше, перестало заливать, уже спокойно отвечает Леша, куда идем?
На вынужденную, в Лабиау
На одном левом двигателе Все-таки еще раз хочется сказать: хорошую машину сделал Туполев. Выполняя плавные развороты влево, в сторону «здорового» двигателя, мы доводим «пятерку» до запасного аэродрома. Заходим на посадку. Сначала выходим в горизонтальном, с небольшим левым креном, полете на посадочный курс. Затем, теряя скорость и высоту, выпускаем щитки и шасси, постепенно убирая крен и обороты единственного двигателя, приземляемся у «Т» на почти высохшее летное поле аэродрома Лабиау.
Мы усталые, вспотевшие сказывалось напряжение последних минут полета медленно вылезли из кабины на правую плоскость. Постояли, ошеломленные окружившей нас тишиной и спокойствием, по-весеннему теплым воздухом, ярким солнцем. Война здесь давала о себе знать лишь приглушенными расстоянием отзвуками далекой артиллерийской канонады, доносившейся со стороны Кенигсберга,
редкими колоннами бомбардировщиков в небесной выси, да стайками штурмовиков Ил-2, в сопровождении «Яковлевых» и «Лавочкиных», бреющим полетом проносившихся над нашими головами. Ну и несколькими боевыми самолетами, совершившими, как и наша «пятерка», вынужденную посадку, напоминала о себе война.