Он помолчал, испытующе переводя взгляд с одного техника на другого по внешнему виду, одежде, загорелым обветренным лицам, натруженным рукам их легко можно было выделить среди летного состава и различного уровня начальства. Потом продолжил:
Впрочем, и мы, и специалисты Швецова в этом деле не доработали. Посоветуемся с ними что-нибудь совместно придумаем. Решим этот вопрос. А что, после некоторой паузы задал он вопрос, может быть, еще у кого есть замечания по винтомоторной установке? По самолету, я вижу, замечаний нет.
Замечание сделал стоящий невдалеке от Туполева на правах «хозяина» спарки Болдин:
Есть, товарищ генерал. Вот посмотрите, он указал на то место у края мотогондолы, где при открытых створках капота отчетливо просматривались следы потертости, двигатель-то крепится к моторной раме на амортизационных резиновых бобышках, почему при его работе на малых оборотах хотя и незначительно, но трясет, а створки его капота задевают мотогондолу. Может ведь, в конце концов, вывести ее из строя.
Туполев мельком взглянул на то место, куда показывал Болдин. Весело улыбнулся:
Эх, товарищ инженер эскадрильи! Вам бы догадаться тяги створок отрегулировать так, чтобы они не плотно прилегали к мотогондоле, а имели бы двух-трехмиллиметровый зазор. Только и всего.
Болдин смущенно опустил глаза. На его обветренном лице проступил стеснительный румянец, сливающийся с рыжеватыми прядочками редких волос головы, выбивающимися из-под пилотки, и тоже рыжеватых бровей. В голове крутилось: черт меня дернул глупый вопрос задавать, самому можно было додуматься до того, о чем сказал Туполев.
Мы знали, что, несмотря на свою эрудицию, громадный опыт в самолетостроении и беспрекословный авторитет, Туполев очень внимательно и терпеливо прислушивался к мнениям, предложениям, замечаниям по недостаткам своих самолетов чего бы они ни касались и от кого бы они ни исходили. И, если это было дельное мнение, предложение, замечание, незамедлительно вносил изменения в конструкции узлов и деталей самолета. Поэтому все были уверены, что с «патрубскими» трудностями будет скоро покончено: у него, Туполева, слова не расходились с делом. И не ошиблись: через некоторое время комплект инструмента каждого самолета пополнился специальным заводским ключом под измененной
формы гайки крепления выхлопных патрубков двигателей, которыми были заменены старой формы гайки. Сменять патрубки стало гораздо удобнее, легче, быстрее. «Орловский» так в шутку «окрестили» новый ключ друзья-товарищи Орлова.
Через день после посещения полка Туполевым, авиазаводская бригада «доводчиков» поставила на нижние соединительные лонжероны поверх обшивки фюзеляжа две симметричные по обоим бортам всех самолетов полка небольшие, толщиной в четыре миллиметра, пластинки из дюралевого сплава.
Все последующие, в том числе и послевоенные, серии самолетов Ту-2 поступали в части с пластинками-жесткостями на обоих бортах фюзеляжей, обязанные своим появлением на свет июльскому, 1944 года, полету на спарке нашего Сани Климука.
Ну, разве было что-либо похожее на наших Иванов, на людей, носивших имена «в квадрате», на Толю Щербину, Миху Янина, Саню Климука и связанные с ними удивительные события в других эскадрильях?
Конечно, не было.
ВТОРОЙ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
Выписка из личной летной книжки
Тревога
Яркое мартовское солнце по-весеннему весело освещало небольшую комнату одного из двухэтажных зданий аэродромного городка на окраине литовского города Шяуляй, в котором размещался офицерский состав полка. Солнечные лучи придавали своеобразный оттенок всей по- фронтовому немудреной обстановке комнаты: и трем простым железным кроватям, аккуратно заправленным по солдатскому образцу, и круглому столу, на котором в кажущемся беспорядке, а на самом деле так, как надо, лежали полетные карты, положенная эскадрильская документация, бланки; и единственной неприхотливой тумбочке с расположенными на ней графином с водой и полевым телефоном. Солнечный зайчик от висящего на стене небольшого зеркала, у которого брился Миха, причудливо отражался в графине, образуя там миниатюрную радугу.
Миха жил в этой комнате вместе с командиром эскадрильи Бабуровым и всеобщим любимцем и запевалой полка адъютантом эскадрильи Толей Щербиной. Впрочем, глаголы «жил», «жили» не вполне соответствовали в данном случае их житейскому значению. Все обитатели комнаты и Бабуров, и Щербина, и, наконец, сам Миха штурман эскадрильи в этой комнате, служившей одновременно и эскадрильским штабом, занимались, в основном, подготовкой эскадрильи к боевой работе.
А ее, боевой работы, было немало: в иные дни приходилось выполнять по два боевых вылета на бомбардировку важных стратегических и оперативных объектов противника в Прибалтике, Восточной Пруссии и в северо-восточных районах Польши. Для бомбардировочной авиации, действующей в боевых порядках больших групп самолетов, на значительных удалениях от аэродромов, это достаточно сложно. Поэтому подготовка к боевым полетам, их выполнение, послеполетный разбор и анализ действий экипажей в боевой обстановке отнимали много времени. Понятно, что ничего удивительного не было в том, что жильцам комнаты, как, впрочем, и всему офицерскому составу эскадрильи, приходилось только поздней ночью «предаваться», по выражению Михи, отдыху и сну с тем, чтобы назавтра ранним утром, еще затемно, начинать делать то, что ими делалось накануне. Правда, в редкие часы после боевого вылета, или когда по каким-то причинам боевой работы не было, например, по погодным