А. Шаров Повесть о десяти ошибках Повести и рассказы
Повесть о десяти ошибках
Девочка с сенбернаром
Переезд из Варшавы, где, когда мать вела меня, трехлетнего, в детскую группу с француженкой и немкой, с уроками музыки, от которых память сохранила только черный вращающийся табурет, поднимающий на шаткую высоту, когда мама вела в детскую группу, ноги мягко, с невнятным, будто лиственным, шелестом ударялись об упругие торцы; шелест убаюкивал, глаза сами закрывались, и все существо охватывал странный, легкий, спокойный-спокойный сон
на ходу.
Из Варшавы в дымную Лодзь; там уже можно в большом кабинете отца тайком рыться в книжных шкафах.
И снова переезд, теперь в Петроград военный, голодноватый, где такие же, как и в Варшаве, деревянные торцы, и группа с француженкой и немкой, так что я уже бойко считаю: эн-де-труа-катр-сен-сис, и повторяю несколько немецких фраз на чем иноязычное образование оборвется. Но без пианино. Музыка первое, что уйдет из детства; оно будет все больше походить на комнату, откуда исчезает один предмет за другим из, казалось бы, установленных навечно.
А пока все так устойчиво, потери лишь предчувствуются. Война?! Но она далеко Мы живем на Большой Зелениной улице в четырехэтажном доме, облицованном темно-серой гранитной крошкой. Напротив полицейский участок с затейливой башенкой; на ней круглые часы с золотыми стрелками. От башенки через улицу протянуты консоли в виде руки: они держат большой термометр; если ртуть опустится ниже широкой красной черты, можно не идти в детскую группу, а брату в гимназию.
Но это лишь мечта
Из обитателей дома больше всего меня занимает маленькая девочка в белой меховой шубке и такой же шапочке, из-под которой до пояса опускается толстая русая коса, перехваченная алой лентой.
Трижды на дню девочка выходит на прогулку из «генеральской» так ее все называют квартиры в бельэтаже дома; выходит вместе с «мадам» и красавцем сенбернаром; у собаки бело-желтая лобастая морда; внимательные глаза обведены печальной черной каймой.
Я следую за ними как завороженный, но в отдалении; подойти ближе не позволит мадам.
Девочка обнимает сенбернара за шею, шепчет ему что-то на ухо; собака послушно ложится, и девочка усаживается у нее на спине амазонкой, свесив набок ножки в меховых ботиках. Мадам семенит рядом, поддерживая девочку, но та досадливо отстраняет ее.
Я смотрю, еще не предчувствуя, что девочка и удивительная собака последний раз соприкасаются с моей жизнью.
И последней была недавняя елка у Леночки, моей двоюродной сестры, в такой теплой, просторной квартире тепло тоже уходит, с натертыми до золотого яичного блеска паркетными полами, с запахами хвои, и снега, и пирогов, и духов. С подарками
И внезапно иссякнет поток книг, вступающих в жизнь в строгом порядке и так щедро; иссякнет на «Серебряных коньках», на «Без семьи», на недочитанных сказках Андерсена по ним я буду тосковать чуть ли не всю жизнь, на потрясших, но тоже недочитанных главах об Илюшечке. Встречусь я снова с Достоевским и боже мой! с Андерсеном только во взрослости. Все это сменится случайным чтением, где редкие открытия и невосполнимые пустоты между ними.
А пока еще тянется нормальное детство. Напоследок оно дарит то, о чем я не смел и мечтать: девочка с собакой вышла на двор одна, без мадам. Я решился подойти и, переполненный драгоценными сведениями о сенбернарах, почерпнутыми из кладезя «Детской энциклопедии», поразил девочку. Слушая, она почти вплотную приблизила лицо и глядит широко расставленными немигающими серыми глазами.
И даже, хотя и с некоторым колебанием, предлагает покататься на сенбернаре:
Только он так устал сегодня
Что ж, пусть завтра.
Я рассказываю, что, когда посылают сенбернаров искать замерзающих путников, надевают им специальные пояса с карманами, где галеты, шоколад «Галла-Петер», термосы с какао и бульоном.
Оказывается, девочка может достать и шоколад, именно «Галла-Петер», в войну исчезнувший, эти толстые, пахучие и горьковатые плитки. Она может все! даже сделать пояс с карманами.
Вы умеете шить?
Велю мадам, слабым и одновременно властным голосом отвечает девочка, все так же пристально глядя в глаза и отчасти в душу; последнее сообщит воспоминанию относительную вечность.
Но вот в чертах девочки возникает сомнение. Больно запечатлелся насмешливый взгляд, по-женски отрицающий нереальное; и то, как она лениво растягивает окончания слов, спрашивая: где их найде-е-ошь, за-мерза-а-ающих у на-ас в Петрогра-а-де?!
И пропасть, сменившая неправдоподобную близость.
Они есть! Есть! отчаянно повторяю я. И во внезапном озарении: В Финском заливе! На льду! И быстро, чтобы не дать ей времени возразить: Я видел! Говорится, но сразу отбрасывается, как явная ложь. Я читал! Я знаю!
Несколько долгих, тревожных секунд, и девочка важно кивает:
Выйдешь завтра во двор?
Я просыпаюсь в синей предрассветной темноте. Всю ночь слышались шаги, голоса, но я спал как каменный. Теперь, соскочив с кровати, босиком подбегаю к окну и вижу: столбик ртути на термометре опустился ниже красной черты. Кричу о совершившемся чуде брату;