Заходи, заходи, весело сказал он Полонскому, а то гости заждались хозяина. Мы тут, видишь, кое-что соображаем на скорую руку Проводил ребят?
Проводил. Полонский смешался: это было не совсем так, точнее совсем не так. Когда он вышел с ребятами из ресторана, оказалось, что они великолепно себя чувствуют и провожать никого не нужно. Разве что только Аню Иванову она живет за базаром, на спуске, в глухом переулке, по которому опасно ходить ночью.
Они приотстали от ребят. Вокруг них сомкнулась сумеречная белизна, и оба ощутили, как свеж, мягок и влажен ночной воздух, как торжественна пустынность огромного засыпавшего города.
Было скользко, и девушка, боясь упасть, крепко прижимала его руку локтем. Руке было тепло, и он все время чувствовал эту уютную, доверчивую теплоту и боялся, что она отнимет локоть Из-под ее старенького шерстяного платка выбилась темно-каштановая прядь, и на волосы неслышно и невесомо падал снег, нарастая крохотными сугробиками. Она стряхивала снег байковой рукавичкой, но сугробик нарастал снова, и, когда девушку обливал свет фонаря, снег вспыхивал игольно-острыми, холодными искорками.
Они шли совсем медленно, и чем дальше, тем медленнее, почти останавливаясь на каждом шагу. Аня рассказывала о своей семье: мама бывшая учительница, очень больна, у нее все время сердечные приступы; отец кадровый рабочий, с утра до ночи на заводе В общем-то все очень обыкновенно, ничего интересного Полонский вслушивался не в слова, а в интонации ее мягкого грудного голоса. В нем нарастало чувство, сходное с тем, которое он испытывал, когда, лежа в траве, подолгу всматривался в медленную, сосредоточенную жизнь замкнутого мирка, не сразу открывавшегося чужим глазам, жизнь кустарников, полевых цветов, травы.
У одноэтажного, с зелеными, наглухо закрытыми ставнями домика Аня остановилась.
Ну вот мы и пришли. Наши уже спят До свидания. Она протянула ему руку.
Он близко увидел ее лицо светло-серые, с темными ободками глаза, крупные, чуть потрескавшиеся губы. Полонский не смог бы сказать, красива она или нет. Он не думал об этом, ему просто хотелось смотреть на нее, слушать ее голос просто смотреть и слушать, как смотрят вдаль или слушают музыку, с неясным ощущением чего-то удивительно хорошего.
Он смотрел на нее и видел то, что не могли увидеть другие. То, главное, что было не на лице, а в самой ее сущности и лишь отражалось, как отблеск внутреннего света, в сдержанном движении бровей и губ, в неуловимо меняющемся выражении глаз.
Мне пора до свидания, повторила девушка и высвободила пальцы.
Полонский вернулся домой со счастливым ощущением внезапно свершившегося чуда. Когда он увидел в своей комнате Калиту и Бахарева, это ощущение не исчезло, а стало, наоборот, полнее. И оттого, что операция, в которой он участвовал, судя по всему, началась успешно, и оттого, что опытные чекисты заговорили с ним тем доверительно-шутливым тоном, который возможен, да и то не всегда, лишь между товарищами, выполняющими одну и ту же, трудную и опасную работу.
Посмотри-ка на своего племянничка жених, а? протянул Калита, глаза у него смеялись. Ты ничего не заметил в ресторане?
Бахарев поднял голову от листа бумаги (он заканчивал докладную записку), сдержанно улыбнулся:
Не могу выдавать семейную тайну.
Ладно, я не любопытный. Тайна так тайна, Калита щелкнул ножом, оглядел стол. Ты скоро?
У меня все, Бахарев протянул ему докладную. На сегодня все. Он зевнул, потер длинными сухими пальцами щеки, словно снимая паутину. Устал. Весь вечер ресторан. Валютчики там в первозданном виде. Этакий, как бы сказать, оазис в пустыне.
Оазис бедуины с толкучки, черт бы их взял Ах, Марантиди, Марантиди, протяжно вздохнул Калита. Встал как кость в горле. Пока у нас одна зацепка сто миллионов Шнабеля. Я был в финотделе, справлялся за Марантиди большой должок. Только бы взял! Он с силой стукнул черенком ножа по столу. Сейчас главное войти к нему в доверие.
У него нет другого выхода! неожиданно сказал Полонский высоким звенящим голосом. Какие-то внутренние створки, сдерживавшие напор переполнявшего его чувства, вдруг раздвинулись, он сорвался с места и, покраснев, начал торопливо развивать мысль, казавшуюся ему значительной и глубокой.
Для Марантиди сто миллионов Шнабеля единственный выход. То есть, с его точки зрения, возможность быстрой, безопасной игры. Он не может поступить иначе. В этом все дело! Его ответный ход психологически предопределен. То есть, если рассуждать диалектически, мы имеем случай, когда сила противника становится его слабостью. В этом все дело! повторил Полонский с горячей мальчишеской убежденностью.
Калита, сдерживая улыбку, взглянул на Бахарева:
Ну?
Очень логично, сказал Бахарев, приподняв брови. Даже, как бы сказать, немножко больше, чем нужно.
Слышишь, Саша? Калита встал, положил на плечо Полонского тяжелую руку. Операция это не шахматная партия. Марантиди осторожен и изворотлив. У него могут быть неизвестные резервы И все-таки кость есть кость. Рассуждая диалектически, инородное тело, не более. Вытащим! сказал Калита с короткой, жесткой усмешкой и подтолкнул Полонского к столу. Ладно, садись, будем ужинать