Декрет тоже надо с умом исполнять, а не так чтоб последнюю нитку с себя. Наши коммунары и до весны не дотянут слягут.
Ах, мать твою! взъярился Вержбицкий (он тоже был членом волисполкома). Это с каких же пор коммунары стали твоими? А кто против коммуны глотку драл? Не ты ли? Товарищ Петров! Андрюха! Ты запрети ему в коммуну шастать. Он туды зачастил, подколодную агитацию ведет, гад ползучий!
Не ты меня избирал и не Петров. Меня народ избирал!
Иван сидел в сторонке, слушал, постигая мирную жизнь Еще вчера он думал: много тратят слов его товарищи, не изошли бы паром. Но н-нет Здесь слово тоже оружие, да еще какое! Кинут свое поганое слово эти двое в голодную массу людей и масса вспыхнет, отзовется и сметет свой же волисполком с лица земли. Как же! Не кто-нибудь, а своя власть, и не у кого-нибудь, а от голодных, нищих людей последний кусок хлеба отбирает. Город далеко, выползавших из степей тифозных красноармейцев каралатцы не видели, а здесь дети мрут Иван окинул взглядом остальных членов волисполкома и прочел сомнение и неуверенность в их лицах. Лишь дядька был бодр и безогляден. Но дядьке что он бобыль
Позвольте спросить, товарищи? подал Иван голос из своего угла.
Я уж думал, ты язык проглотил, сказал Петров.
Мой вопрос такой, что задать его я не могу в присутствии этих двух
Выйдите на минутку, сказал им Петров. Мы тут своей фракцией побеседуем.
В случае заварухи, сказал Иван, когда они вышли, все ж таки сколько мы своих людей можем поставить под ружье?
С полсотни, ответил военком Николай Медведев, а винтовок у меня двадцать четыре, да еще три у моих красноармейцев.
А кулацкий Каралат?
Человек двести, сказал Петров, и еще поболе сотни из тех, кого кулачье тайно подкармливает. А ты, Ваня, меня отбрил, когда я насчет нашего меньшинства заговорил. Теперь сам видишь Нас, конечно, полсела поддержит, но как поддержит? Сидя по запечьям, охами и ахами.
Вот! И вы, мои дорогие товарищи, все ж не убоялись, начали кровососов трясти. Почему не убоялись? Потому что позади нас город, а в нем наша пролетарская власть. Покуда она наша здесь ни одна тварь голову не поднимет явно, щипать из-за угла будут, это ясно. А падет наша власть в городе нам здесь и минуты не продержаться, в клочья разнесут. И нам ли сомневаться, помогать или не помогать городу? Помогать, последнюю нитку отдать!
Верно! сказал Петров. Дюже правильное у тебя слово, Ваня.
Дядька! повернулся Иван к Вержбицкому. Ты что же это, а? В коммуне, оказывается, вражеская агитация на полном ходу, а ты молчал? И ты, товарищ Медведев Маузером трясешь Оружие не игрушка, обнажил стреляй!
Эка! сказал Петров. Охолони, Ваня, маленько
Я к тому, что вы должны постановить: за вражескую агитацию под суд. Вы власть или не власть?
Позвали крикунов и большинством в два голоса постановили отвезти в город неподпорченную муку. Все это было вчера вечером. А нынче, чтобы не дать опомниться кулацкому Каралату, Иван хотел сразу же повести свою экспроприационную комиссию к Левантовскому. Но Петров нарушил
его планы.
Ваня, сказал он, едва Елдышев со своей комиссией переступил порог волисполкома, муку надо сегодня же отвезти. От греха подальше Тебе все равно ехать в город вот и отвезешь. Сдашь прямо в губпродком.
А Левантовский? Слушай, им после попа роздыху давать никак нельзя. Смять их надо, ошеломить. На город надейся, сам не плошай. Не ровен час и снюхаются.
Ты меня глазами не жги! рассерчал Петров. Манеру взял! Я тебе в отцы гожуся К Левантовскому сам пойду. Мы и без суровых твоих глаз понимаем, что отступать теперя некуда, попа нам все равно не простят. Для того я, Петров улыбнулся с хитрецой, и отправил тебя к нему первому. Чтобы, значит, в нашем брате, у кого остатняя рабья душонка, тут опять усмешечка скривила его губы, мыслюха какая опасливая уж боле не ворошилась. Понял?
Вот это я люблю, дядь Андрей, от души сказал Елдышев. Тут я до конца с тобой.
То-то же! довольно заулыбался предволисполкома. И мы не лыком шиты. Соображаем, что к чему!
Глава седьмая
Видал? захрипел он возбужденно. Видал, браток? Склады закрыл, с утра нас тут гноит, а сам жрет, контра!
С самого утра и жрет? спросил Иван спокойно.
Н-ну, как Н-ну, не знаю, малость опешил солдат, но тут же и выправился в своем праведном гневе. Сам видишь жрет! А у меня в госпитале двести тифозных. С чем к ним вернусь? С пустыми руками, браток, возвращаться мне к ним никак нельзя. Я так сделаю, браток, он ткнул «смит-и-вессоном» в сторону ужинавшего, две пули не пожалею, в каждое его стеклышко всажу.
Ну и дурак, сказал Иван устало.
Што-о?
Дурак, говорю, будешь. Тебе какой паек положен?
Фунт хлеба и соленая вобла.
Съел?
Для меня это еда ли? спросил солдат грустно. Понюхал!
Вот и он тоже понюхал, Иван кивнул на управляющего, который бережно собирал с расстеленной газеты хлебные крошки. Солдат несколько мгновений хлопал на него гноящимися глазами, отвалился от Ивана к стене и стал клясть мировую буржуазию в бога, в крест и в маузер.
Управляющий, отправив собранные крошки в рот, прилежно пожевал, поправил пенсне и в последний раз отмахнул от себя плавающие пистолетные дула. Затем вытащил из пальто браунинг и выстрелил в потолок.