Цыц! Завыли пророкотал отец Анатолий. Здравствуй, Ваня. Я рад, что ты жив.
Здравствуй, гражданин Васильковский, ответил Иван. Решением волисполкома твой дом отбирается в пользу трудового народа. Прочти и распишись. На сборы и съезд дается тебе неделя. Излишки хлеба и мануфактуры предлагаю сдать добровольно.
При упоминании о доме и хлебе старушки заново начали подвывать.
Цыц, кикиморы! повторил поп, и они затихли. Щель у меня в сердце открылась, Ваня, пожаловался он. Помру скоро. Бери все, ничего не жалко. Жизнь прошла жизнь жалко.
Ирод, мстительно сказала попадья, ты обо мне подумал? А где жить будем, подумал?
О тебе новая власть подумает, мать, сказал смиренно Васильковский.
Попадья попыталась было еще что-то сказать, она, по всем признакам, в последние годы осмелела, но Иван прервал:
Где хлеб, гражданин Васильковский? Тоже зарыл?
Искусил дьявол, сокрушенно признался поп. Пудиков триста зарыл. Полагал, вы наложите контрибуцию, а вы вон как хлыстанули экспроприацией.
Вот гад ползучий! сказал старший Ерандиев. Товарищ Елдышев, Ваня! Ты что, не чуешь он изгаляется? Люди с голоду пухнут, ему веселье. Где хлеб зарыл? Если его подмочка прихватила пеняй на себя, на рясу твою не посмотрю.
Тимоша, сказал отец Анатолий, экий ты, право, неуважительный. Я твоих детей крестил, родителей, царствие им небесное, отпевал, супруге твоей вчера на исповеди все грехи отпустил.
Ерандиев, уймись, сказал Иван. Помни, кто теперь ты есть.
Помню и жалкую, проворчал Тимофей.
Сохранять революционную законность было трудно. Голод не тетка, он ожесточил Бесштановку и Заголяевку. Когда были вынуты мешки с мукой из обшитой досками ямы в саду и оказалось, что чуть ли не половина мешков подпорчена низовой водой, Ивану с товарищами пришлось спасать попа от самосуда обезумевшей толпы. Васильковский сразу как-то сник, сидел на табуретке, свесив голову и не обращая внимания на ругань Тимофея Ерандиева, который крыл его на чем свет стоит.
А говоришь, ничего не жалко, укорил отца Анатолия Иван. Ни себе, ни людям Этого я от тебя не ожидал.
Поп как-то странно поглядел на Ивана, с нежностью, что ли От такого взгляда нехорошо стало Ивану.
Ваня, сказал поп. Ты когда-нибудь думал, почему я взял тебя к себе, кормил, поил?
Иван, застигнутый врасплох, молчал. И вправду, почему поп это сделал?
Ничего тебе не скажу, раздумал, ответил поп на его немой вопрос. У дядьки своего спроси.
Ночью Иван спросил у дядьки. Тот, лежа на топчанишке, сказал легко:
Тут такое дело, Ваня Поп он, как бы тебе выразиться поспособнее, мать твою любил И, видать, сурьезное у них затеялось дело. Рясу хотел скинуть и все такое. Но моя сестрица вдруг от него откачнулась. Я бы сам рад понять свою сестру, да где мне. Отец твой был тюха, помянуть его не к ночи, а ко дню. Я бы на его месте гачи попу переломал да и сестрице плюх навесил
Тогда лады, облегченно сказал Иван. А то я уж было подумал Этот чертов поп чуть опять мне голову не задурил.
Тю! отозвался дядя сонно. Ты, брат, уже под стол бегал, когда у них это дело завязалось. И, чую, пробежал меж ими Тебя, думаю, он взял в память о ней.
Утром они пососали леща, запили горячей водой и вышли из землянки. Около волисполкома ждали их отец и сын Ерандиевы, через минуту подошел и пятый член экспроприационной комиссии Мылбай Джунусов. Темноликий, он за ночь стал исчерна-серым, шел тяжело.
Что с тобой? Заболел? спросил Иван.
Плоха-а Еда нету. Подыхаим, Ванька. Дети мой, Рахматка звали, ночью сдох
Умер, сказал Иван, и горло ему перехватило. Надо говорить умер.
Умер, покорно повторил Джунусов.
Вчера ночью в волисполкоме составили список людей, кому будет выдана прогорклая поповская мука. Ту, которую не достала подмочка, а ее набралось под сотню пудов,
отправят в город, госпиталям, армии. В составленном списке на выдачу подмоченной муки Мылбай Джунусов стоял первым, сам-десятый в семье. Сегодня его дети будут есть горькую мучную болтанку. Чтобы как-то приободрить Мылбая, Иван сказал ему об этом. Джунусов в ответ слабо качнул головой.
Муку, которую решено было отправить в город, с болью и кровью оторвали от себя Двое членов исполкома, певшие явно с эсеровского голоса, яростно выступили против. «Это что же? кричали они. Отправим, а самим подыхать? Где такое видано?»
Напрасно Петров тряс перед ними разнарядкой губпродкомиссара, напрасно говорил, что еще ни одним пудом волость не отчиталась перед городом по разнарядке. «А почему мы им, а не они нам? кричали несогласные. Они-то нам что дают?»
Тогда военком Николай Медведев, дергаясь лицом, вынул маузер, сунул под нос самому крикливому и пообещал:
К стенке поставлю. Пристрелю.
Вот так мы и решаем политические разногласия, сказал тот, кто был потише и от кого маузер был подальше. Далеко пойдете, граждане большевики Нас маузером пристращать легше всего, а народ? Народ не пристращаешь. Отправим муку народ свою власть не поймет.
Втолкуем, сказал Петров. Николай, спрячь ты свою пушку Втолкуем народу, что мы не отдельная Каралатская волостная республика и что декрет о продовольственной диктатуре нас строго касается.