Бедный мой народ под чужим ярмом!
Боже, принявший моих родных,
Боже, освободи мою родину!
Лавиния постаралась петь очень тихо, ведь слухом похвастаться она не могла, но заметила, что Эдриан тоже шевелит губами.
...Первые, кого они увидели, войдя в окружавший гостиницу сад Фиби, сидевшая на скамейке, и опиравшийся на спинку Эдмунд.
Танец с розой
А мы только что из Леостона! Приплыли на лодке.
Эдмунд издал тихое восклицание одобрения, Фиби приподняла брови.
Каждый раз, приезжая сюда, вы отправляетесь в этот Горный город, а я никак не могу понять, что там интересного. Грубые камни и пыль, так уныло. Хотя и Новый город, признаться, не очень-то мне нравится. Слишком он похож на остальные курортные города. Неужели ремилийцы боролись за свободу только затем, чтобы подражать потом другим?
Oтдыхающим обычно нравится одно и то же, ремилийцам приходится приспосабливаться, напомнила ей Лавиния. Эдриан демонстративно хмыкнул:
Стоило бороться за свободу, чтобы теперь пресмыкаться за подачки! Томазо Спиринетти лично бы их вырезал, как трусов.
Красивое лицо Эдмунда стало задумчивым. Он медленно проговорил:
Знаете, я часто думаю о нем, как и вообще о тех, кого считают великими людьми, называют героями... Все же хорошо, что о Томазо Спиринетти почти не осталось сведений. Если бы сохранились рассказы о том, что он, как всякий вельможа того времени, бил за провинность слуг, думаю, поклонников бы у него резко поубавилось.
Фиби снова приподняла тонкие брови:
Вы верите, что он так поступал? Нет, этого не может быть. Это... Это несовместимо с его делами, с его смертью.
Именно! подхватил вспыхнувший Эдриан. В любом обществе, в любое время были люди, которые... Словом, они были лучше. Лучше понимали, что можно и что нельзя. Может, Спиринетти был именно таким?
Эдмунд щелкнул языком:
Таких, как правило, очень мало, если мы и о них знаем всю правду, в чем я не уверен. Но большинство просто не задумывается, что поступает не так.
Лавиния слегка смутилась оттого, что ей захотелось согласиться с ним. С другой стороны, что ей мешало, если он говорил правду? И она решилась
его поддержать:
Мне кажется, нужно брать во внимание, понимали ли люди в то время, что поступать каким-то образом нехорошо. Если у них перед глазами был пример кого-то добрее, гуманнее, но они ему не следовали конечно, это их вина. Но если нет... Их так же странно винить, как странно винить первобытных людей, что они не обладают манерами лордов.
В глубине души она инстинктивно рассчитывала на некоторую благодарность с его стороны, но, конечно, не стоило обманывать себя. Эдмунд лишь хитро ухмыльнулся:
К примеру, нынешние буржуа, промышленники, конечно, виновны, что не следуют примеру социалистов? И все, к услугам которых буржуа прибегают,чтобы подавить рабочее двидение, виновны тоже?
"Неужели он что-то слышал про дядю Джонатана?" Лавиния промолчала: если бы она согласилась, это означало бы, что она осуждала и родственника, а это было не в ее правилах. Зато Эдриан с вызовом ответил:
Да!
Эдмунд удовлетворенно кивнул:
Что ж, логично. Но остается вопрос о том, как же быть с героями, которые вели себя... м-м... не лучшим образом? Развенчивать ли, или утаивать горькую правду?
Лавиния снова не смогла промолчать, слишком о важном он сейчас говорил:
Думаю, стоит говорить всю правду сразу. Пусть люди сами оценивают, что им важнее добрые или дурные поступки человека. Только не творить кумира, чтобы, действительно, не было разочарований. Ведь того, кто нее оправдал ожиданий, легко можно возненавидеть.
И по заслугам! воскликнул Эдриан.
Фиби вздохнула:
Почему? Разве человек обязан оправдывать чьи-то ожидания? Oн, может, жил себе и сам не знал, что придется совершить какой-нибудь подвиг. Справедливо ли спрашивать с него за то, что вся его прошлая жизнь этого подвига достойна не была?
Да к слову, заметил Эдмунд, и подвиги-то порой преувеличивают. Я не о Спиринетти сейчас говорю, но...
И это тоже зло, мне кажется, возразила Лавиния. Сведения должны быть предельно точными.
Именно! горячо согласился Эдриан. Просто человек всегда обязан жить так, чтобы его жизнь любого подвига была достойна. Oн всегда должен стремиться к идеалу и никаких поблажек себе не давать.
Ты хочешь, чтобы искра божественного в каждом сразу засияла ярко и никогда не тускнела, вздохнула Лавиния. Но ведь ты не можешь обещать, то она не потускнеет в тебе. А разве справедливо требовать от других то, что самому не по силам?
Эдриану все по силам, хихикнула Фиби. Ведь он ни разу не взял без спросу сладкое.
Вы остроумны, с уважением сказал Эдмунд. Не ожидал подобного от столь юной, поэтичной девушки.
Фиби бросила на него игривый взгляд.
Разве поэтичность синоним глупости?
"Зачем я тут стою?" подумала Лавиния с досадой и вслух сказала:
Простите, мне пора. Эдриан, ты идешь или останешься?
Эдриан поколебался: он ощущал ее недовольство, но с Эдмундом поговорить хотелось.
Я... Я, пожалуй, останусь, если никто не против?
Фиби ласково улыбнулась брату, Эдмунд приветливо кивнул. Лавиния ушла: ей больше нечего было здесь делать. У себя в комнате она села на кровать и застыла, сложив на коленях руки. Ее мучила непонятная досада, обида, еще более горькая из-за своей незначительности: словно она была шестилетней девочкой, которую демонстративно обнесли мороженым, когда всех угощали. Хотя такого с ней в детстве не было никогда. И речи не было, чтобы родители ее обделяли, и даже сейчас, когда она стала взрослой, а в Розфильде подрастали малыши Джакомо и Паола, родители постоянно ей писали и присылали что-нибудь.