Эдриан с тоской посмотрел на мелькавшие мимо деревья, стучавшие по стеклу ветками. Вот они кончились, открылись луга, пестрые от цветов. Лавиния не могла удержаться от улыбки: весь свет этого дня, его благодатное тепло, радость полета бабочек и птичьего щебета, который неслышен в поезде, но наверняка гремит, лились ей прямо в душу. Так хотелось поделиться радостью с Эдрианом, сосредоточенным и несчастливым. Лавиния знала, что, увы, мало чем может помочь, но хоть попытаться бы отвлечь мальчика на время от горьких мыслей.
Она провела по его каштановым волосам, спадавшим на узкие пока плечи, обняла.
Ты хотел бы не проезжать мимо этих гор, а, скажем, влететь над ними? На крыльях, как бабочка? Я всегда об этом мечтала.
Эдриан слабо мотнул головой, поднес пальцы к губам. Его серые глаза словно видели вместо прекрасного пейзажа что-то совсем другое.
Скажи, медленно начал он, что мне делать, если я подозреваю, что готовится нечто опасное, нарушающее правила, но, возможно, справедливое?
Лавиния насторожилась. Эдриан учился в Корлингской школе для мальчиков заведении не слишком старом, но довольно престижном и уже, кажется, изрядно прогнившем. Сейчас ситуация сложилась очень непростая, даже угрожающая. Несколько групп учеников постоянно позволяли себе жестокие выходки в отношении друг друга, и ни одна из них не была права. Эдриан не примыкал ни к одной, но иной раз сомневался, справедливо ли он поступает.
А можно узнать подробности? Мне сложно судить по общим фразам.
Зато я могу ответить, даже не зная подробностей, сказал кто-то за ее спиной.
Чужие распри для человека могут быть либо полезны, помогая ему подняться, либо, если такой возможности нет, губительны. А опасны они в любом случае.
Лавиния и Эдриан обернулись: у дверей купе непринужденно стоял высокий, широкоплечий смуглый юноша. Высокий лоб, тонкий нос словом, прекрасный профиль, прямые черные волосы лежат небрежно. Глаза черней ночи, а блестят, как звезды, необычайно живые, но не бегающие, взгляд спокойный. Красота одновременно мужественная и породистая. Выглядит так, словно он из южных народов, однако же говорит на скендинском без акцента вероятно, как и сама Лавиния, он полукровка. Можно себе позволить небольшое хулиганство а то слишком уж властно и призывно он смотрит на нее, пытаясь смутить.
Solla zender, silla winde.
Ремилийское приветствие: "Солнечный день, свежий воздух".
Solla gracia, donna, ответил он. Солнечный, как ваша красота. Но с вашей стороны весьма опрометчиво: я мог оказаться айбарийцем.
"В самом деле, мог бы: у ремилийцев обычно все же более мягкие черты лица и глаза крупнее. А ведь он мне кого-то напоминает. Где я могла видеть его? Или кого-то похожего?"
Не желаете освежиться лимонадом? Вагон-ресторан близко.
Лавиния хотела отказать, но Эдриан с тоской посмотрел на нее, указал подбородком на дверь купе и сморщился.
Для начала представьтесь, с незнакомыми мужчинами я не пью даже лимонад.
Эдмунд Чезетти, Он мягко поцеловал ей руку и кивнул Эдриану.
Лавиния Уинфилд. Это Эдриан Уинфилд, мой двоюродный брат.
В вагоне-ресторане они сели за столик, Эдмунд заказал
три стакана лимонада и мороженое. С Лавинией он больше не говорил, стал обращаться к Эдриану, и тот очень быстро принялся рассказывать ему о том, что происходит в его классе.
Главное зло там парень из Кармайклов, знаете таких? Король сплетен! Стравливает одноклассников, как старая интриганка. А Ллойд Лонгбридж и компания Томаса Фицроя и рады вестись на это. В последнее время Карл Кармайкл сплетничал, что Норберт, дружок Ллойда, якобы отравил маленькую девочку, дочку сторожа. Фицрой поверил и собирается драться с Норбертом. И я не знаю, что мне делать, чью сторону принять.
Эдмунд мягко улыбнулся.
Пожалуй, ничью. Вас это не касается. Только смотрите, чтобы ни одна из сторон вам не навредила. Хотя при достаточно принципиальных наставниках имело бы смысл поговорить, например, с Фицроем, убедить его не лезть на рожон и обратиться за разрешением конфликта к старшим. Конечно, наставники должен знать о вашей роли в качестве миротворца.
Но... при чем тут я? не понял Эдриан. При чем тут мои интересы? Я хочу понять, на чьей стороне правда!
Вы сами знаете, что ни на чьей. Я не говорю, что ее вообще нет на свете но здесь ее нет. Есть интересы. И каждый защищает только свой.
А разве Фицрой защищает свой интерес?
Не защищает, и в этом его глупость. Oн легко может очутиться под розгами. Плевать, что он защищал слабую он ее защищал, не как принято. Он действовал вместо власти. А власть имущие ревнивы и никому такого не прощают.
Серые глаза Эдриана распахнулись, он слушал с явным интересом, а Эдмунд говорил снисходительно, словно объяснял прописные истины. Лавинию это слегка коробило, и его красота, ставшая ярче в более светлом месте, стала производить скорее отталкивающее впечатление. У красоты ведь множество оттенков, она может и ослеплять, и согревать мягким светом августовского солнца, и леденить мраморным совершенством... Эдмунда Лавиния назвала бы великолепным, как выносливого коня или резвого молодого пса. Красота сильного, здорового животного что-то в этом есть неправильное, не облагороженное мыслью и чувством.