Самое интересное приключение это наука, дорогая моя, говаривал доктор, и Алиса доверчиво вкладывала свою ладошку в его протянутую руку. Идем, я покажу тебе одну занятную штуку!
У него в кабинете было действительно много завораживающих своей необычностью вещей. В старом шкафу, на выцветших от времени и покрытых пятнами полках стояли многочисленные бутыли из толстого разноцветного стекла с плотно притертыми крышками, рабочий стол был завален бумагами, исчерканными чертежами, расчетами и формулами. Вперемежку с засушенными листьями, настоящими черепами животных, вываренных в масле, и диковинными корнями мандрагоры в полнейшем беспорядке лежали инструменты, имеющие, очевидно, некоторое отношение к медицине пинцеты, скальпели, стетоскопы, а в темном углу, недобро скаля настоящие костяные зубы, освежеванной половиной лица зловеще усмехался анатомический манекен человека со вскрытой грудой клеткой. Если покрутить ручку, он начинал дышать. Его легкие раздувались, блестящее сердце, составленное из сотен крохотных подвижных пластинок и аккуратно заклепанное с ювелирной точностью, начинало биться ну совершенно как живое, четко щелкая клапанами со звуком, напоминающим часовой ход.
Алиса любила отцовский кабинет и его рабочее место. Надевая огромную лупу с помощью таких часовщики обычно заглядывают в механизм, она могла часами рассматривать ненастоящие сердца, которые доктор собирал для анатомических моделей животных, или сама составляла из крохотных деталек подвижные металлические руки, ноги, маленьких человечков и собачек.
Сонное ничегонеделание у пылающего камина было не для нее. Давным-давно были заброшены книжки с пестрыми картинками и стишками, шахматы растеряны и засыпаны остывшим пеплом, а старое зеркало над каминной полкой пожелтело, стало мутным, амальгама его начала истираться, трескаться и отслаиваться чешуйками. Забавные кролики и сумасбродные королевы казались скучными и выцвели в памяти, затерялись серыми тенями сушеных роз между исписанными страничками мелькающих дней. Алису интересовало теперь то, что она может создать своими руками, а не пылким воображением. Все пестрое, красочное в ее мыслях сменилось на точное, металлическое и сухое, песенки и шарады превратились в расчеты и свист пара, беспомощный Болванщик стал отцом, который, казалось, мог все.
...Детские любопытные глаза рассматривали прохожих и плавно ложащуюся под колеса мостовую сквозь окуляры массивных очков, закрепленных
на затылке потертым ремешком.
Сам док, расположившись за спиной своего «водителя», сквозь стекла таких же очков следил за дрожащими стрелками приборов и делал все, чтобы горячее, испускающее пар сердце его машины не остыло и не прекратило работать. Его высокий цилиндр был насквозь прокопчен и блестел угольной крошкой. Одновременно с этим он зорко следил за дочерью. В Лондоне, несмотря на прогресс, все еще было достаточно людей, промышлявших кражей детей с последующим превращением их в профессиональных нищих, попрошаек, проституток и карманников в общем, в оборванцев всех мастей. Их чумазые лица то тут, то там мелькали в праздно шатающейся толпе, а при виде машины, плюющейся паром в их преждевременно потухших, уставших глазах зажигались огоньки искреннего любопытства и восторга, но быстро гасли, как только плутишки понимали, что поживиться им будет нечем. Алиса была надежно защищена высокими крепкими перильцами и кроме того надежно пристегнута к своему креслу парой ремней, перетягивающих ее поперек груди.
Сегодня мы увидим редчайшее явление! прокричал док в который раз, стараясь перекрыть шум машины. Алиса и без его напоминаний это знала. По расчетам отца сегодня должно было произойти затмение луны, и это событие никак нельзя пропустить. Чтобы пронаблюдать его от и до, а затем подробнейшим образом описать все док и затеял эту поездку загород, к своему хорошему знакомому, которого он с гордостью называл своим учеником, Роберту Доуэлю.
Роберт или Бобби, как ласково называл его док, жил в крохотном флигеле близ поместья своих родителей. Ему было уже порядком лет, а он до сих пор студентом «Вечным студентом», с горечью признавал его отец. Старик Доуэль не одобрял одержимости сына наукой и частенько говорил, что Бобби наука до добра не доведет.
Нашел занятие на свою голову, говорил отец Доуэль, рассматривая изорванные, заляпанные пятнами реактивов обои и захламленный флигель, куда Бобби стаскивал все, что, по его мнению, могло пригодиться ему в работе. Но сын словно не слышал брюзжания отца и твердо шел своей дорогой. Куда? Этого он и сам не мог бы сказать.
Роберт был высоким, плотной комплекции человеком, носил клетчатые рыжие костюмы и отчаянно косил на левый глаз. Окосел он в марте; кажется, какая-то из его пробирок взорвалась и повредила ему лицо. Глаз остался на месте, но почему-то в минуты волнения он свободно вращался в глазнице, как у безумного. Своей нескладной внешности Бобби ужасно стеснялся и поэтому говорил не часто, а если говорил, то ужасно заикался и краснел. Ему всякий раз становилось неудобно, что он подал голос и привлек к себе внимание. Более всего на свете Бобби желал узнать все тайны мироздания и потому учился всему с охотой. Время от времени его посещало вдохновение, он забрасывал свои учебники и принимался вдруг мастерить какую-нибудь машину это получалось у него отлично. Например, землеройная машина прекрасно вскапывала землю перед посадкой овощей и очищала запущенный сад от сорняков, но вот беда: текущее масло залило все вокруг, и на рыхлой, черной, жирной земле после этой машины категорически ничего не росло.