От этого стало как-то обидно. Будь у неё хоть что-то магловское, например оружие, она бы уже не чувствовала себя такой беспомощной!
«Так, Гермиона, соберись! мысленно отругала она себя. Ты волшебница, волшебница, черт возьми! Вот и мысли как волшебница!»
Что же она могла сделать? Похоже, единственным способом покинуть комнату был тот, что она уже несколько раз испытала на себе. Что ж, сейчас ей была бы приятна даже компания домовика. К тому же её организм отказывался и дальше голодать, а падать в очередной обморок на глазах у Малфоя ей не хотелось. Поэтому, не мешкая больше ни секунды, Гермиона подошла к двери и стукнула по ней здоровым кулаком.
Крипси появился через пару секунд, с тем же громким треском и тем же подносом. На нем снова был скудный паёк: похлебка, хлеб и стакан воды. В желудке у Гермионы неприлично громко заурчало при виде этого жалкого обеда.
Мисс нужно поесть, осторожно заметил домовик, водружая поднос на привычное место.
Да, ты, кажется, прав, Крипси, Гермиона выдавила из себя улыбку, присела на край кровати рядом с тумбой и заглянула в тарелку. Похлебка представляла из себя мутную жижу, в которой плавали овощи. Гермиона подумала, что Малфои были в состоянии кормить её получше, но это явно не входило в их планы.
Хозяин просил передать мисс это, рядом с похлебкой появился небольшой пузырек с ярко-оранжевой мазью. Гермиона громко фыркнула: она узнала мазь от ожогов. Чертов Люциус Малфой прислал ей мазь от ожогов! Она уже собиралась швырнуть пузырек в окно, но гадкая боль в обожженной руке и пальцах вовремя напомнила о себе.
«Хорошо, мстительно подумала она, откупоривая склянку и погружая пальцы в холодную, похожую на очень густой кисель, мазь. Пусть этот напыщенный самовлюбленный хлыщ думает, что сломил меня. Пусть мнит, что он способен предсказать каждый мой шаг. Пусть потеряет бдительность»
Мазь принесла моментальное облегчение. Гермиона понаблюдала за тем, как исчезает ожог, потом убрала остатки мази в тумбочку и приступила к еде. Похлебка была едва теплой согреть её не составило бы труда тем, у кого есть палочка. Поэтому Гермиона решила, что это часть пытки. Ей хотели показать, что ценят её не больше тех же домовиков. Что ж, столь жалкие попытки уж точно не сломят Гермиону Грейнджер.
Она продолжила есть, без особого интереса наблюдая за Крипси. Тот стоял поодаль, нервно мял край наволочки, заменявшей ему одежду, и изредка бросал на Гермиону испуганные взгляды. Как будто ждал, что она набросится на него.
Вы боитесь меня? домовик вздрогнул. В его огромных слезящихся глазах читался ужас, какого Гермиона не видела прежде. Что же они делают с ним? Точнее, что заставляют его делать с собой? Её передернуло от жалости и отвращения, взгляд против воли скользнул на дрожащие руки домовика, испещренные шрамами. На её собственных руках не осталось и следа от ожогов, достаточно было нанести мазь. Многие раны волшебники умели залечивать бесследно. Но Малфоям, кажется, даже в голову не приходило облегчить страдания своего слуги.
«Раба», мысленно поправила себя Гермиона и сжала челюсть. Есть больше не хотелось, и она резко отодвинула тарелку, чуть не вывалив остатки похлебки на тумбу.
Что теперь? Какое унижение твои хозяева приготовили для меня на этот раз? как она ни старалась, ей было сложно говорить бесстрастно. Обида и злость на тюремщиков так или иначе обрушивались на невинного домовика.
Хозяин придет вечером, пискнул Крипси, явно страшась, что эта новость взбесит Гермиону. Она же проглотила её на удивление легко. Это было ожидаемо. К тому же у Гермионы было время на то, чтобы подготовиться к этой неприятной встрече. Как только домовик исчез, она принялась обследовать комнату.
Кровать напоминала ту, на которой Гермиона спала в Хогвартсе, правда, в отличие от школьной, эта была лишена полога. Под ней не обнаружилось ничего интересного. Как и в тумбочке, куда Гермиона недавно собственноручно отправила единственного обитателя баночку с мазью. Старый шкаф протестующе заскрипел, когда она отворила одну из створок. Внутри одиноко болталась знакомая роба. Гермиона сдернула ненавистное одеяние с вешалки и попыталась разорвать, однако ткань оказалась чересчур плотной. Предприняв ещё несколько безрезультатных попыток, она с остервенением
скомкала робу и швырнула в окно.
Ткань вспыхнула мгновенно, словно была пропитана бензином. Бросившись к окну, Гермиона увидела лишь тлеющие на лету обрывки. На секунду представила на их месте себя и поёжилась. Нет, она явно не была готова сделать с собой что-то непоправимое, как бы ужасна ни была ситуация. Проследив за тем, как жалкие обрывки робы приземляются на идеальные кусты рододендрона, Гермиона вернулась на кровать. В комнате было ещё трюмо, но заглядывать в небольшой ящик под зеркалом она не стала: какой смысл?
От нечего делать (и отчасти для того, чтобы снова не погрузиться в пучину тягостных мыслей) она стала рассматривать свой новый «наряд». Белая ночная сорочка в мелкий нежно-голубой цветочек выглядела так нелепо, так неуместно. На секунду она даже пожалела, что выбросила жесткую робу, а не этот глупый наряд, годный разве что для пятилетнего ребенка. От этой одежды разило очередной издевкой Люциуса Малфоя. Гермиона представила, как она появляется в таком виде перед надменным хозяином дома и его не менее надменным сыном, и ей захотелось поплотнее закутаться в простыню. Может, так и сделать?