Он прошёл в гостиную и плюхнулся на диван. Рон ненавидел такие моменты, когда Гермиона отказывала ему, а он готов был умолять её заняться любовью. Он всё понимал и не обижался, но внутри крутился маленький торнадо, создавая холодную пустоту. Надо было отвлечься от неприятных мыслей. Рон включил телевизор и стал переключать каналы, мысленно благодаря магглов за то, что они были достаточно ленивыми, чтобы создать пульт от телевизора.
Гермиона долго не выходила из кухни, и он уже начал волноваться, но, видимо, решив, что спать на столе не слишком удобно, она появилась на пороге гостиной и уставилась на Рона, прислонившись к стене.
Ты до сих пор ревнуешь меня к Краму? насмешливо спросила она.
Рон не ожидал такого поворота беседы. Он допустил прокол, когда вспомнил Крама.
Я знаю, что вы переписываетесь, он хмуро смотрел на экран.
Рональд, ты что, рылся в моих бумагах?
Нет, если бы рылся, то знал бы о чём.
Она медленно подошла и села рядом. Рон делал вид, что смотрит передачу про путешествия, и никакой Крам ему не интересен, но она прекрасно знала, что его мысли были далеко.
Он пишет мне о работе, о квиддиче, иногда передаёт тебе привет.
Почему я его ни разу не получал? хмуро спросил Рон.
Я не хотела тебя расстраивать.
Ты думаешь, сейчас подходящее время?
Она вытащила пульт из его руки и выключила телевизор.
Ты расстроен не из-за этого.
Гермиона, я переживу, он забрал у неё пульт и снова включил канал. Молодой парень с экрана радостно рассказывал, как нужно садиться верхом на верблюда, ты не мечтаешь покататься на верблюде?
Рон, не заставляй меня чувствовать себя виноватой.
Он усмехнулся, не отрываясь от экрана.
Для человека, который умирал хотел спать, ты слишком много болтаешь.
Я передумала. Выключи телевизор и поцелуй меня!
Рон нажал кнопку и повернулся к ней.
Иди спать! Не надо трахаться со мной из жалости, превозмогая себя, выпалил он, тут же прикусив губу.
Если бы Рон мог, то сам бы дал себе по губам, так перекосилось её лицо. Он знал, как она не любила грубость, но не смог сдержаться: проклятый торнадо раскрутился до настоящего урагана, и фамилия «Крам» поспособствовала этому. Рон всегда безошибочно узнавал сову бывшего поклонника Гермионы, с которым у неё был первый поцелуй. Его бесило, что она никогда не рассказывала ему о письмах Крама и прятала их в своих бумагах. Рон был уверен, что она отвечает ему, но ни разу не видел, где и когда. Значит, она делала это тайком. Значит, ей было стыдно и было что скрывать.
Ты полный придурок, прошипела Гермиона, качая головой, но Рон схватил её прежде, чем она успела вскочить.
Пусти меня, она колотила его по спине своими маленькими кулачками.
Я старший аврор, а ты оказываешь сопротивление! За это полагается наказание, смеялся он, уворачиваясь от её атаки.
Ты просто грубое, неотесанное животное! Я могу отбросить тебя.
Это еще более тяжкое преступление применение невербальной магии против сотрудника Аврората.
Это тебя надо наказать, и поучить хорошим манерам!
Поучи меня. И накажи меня, он чувствовал сильнейшее возбуждение, держа её разгоряченное тело, несмотря на кулаки, стучащие по его спине.
Как мне наказать тебя? она тяжело дышала, устав от сопротивления.
Если я скажу, то снова буду неотёсанным
придурком. Я лучше покажу.
Рон уложил Гермиону на диван, наклонился к ней, всё ещё не отпуская её талию, и провёл языком по её губам, пока она не приоткрыла их, разрешая прикоснуться к кончику своего языка. Они исполнили мучительный танец языков, глядя друг на друга, и Гермиона почувствовала, что читает его мысли. Через несколько секунд она закрыла глаза, потому что это было нечестно: видеть его открытым, как книгу, которую она много раз читала, но так и не смогла понять до конца. Это были даже не мысли, а поток сознания, в котором лились обрывки слов любви, обожания и желания, стыда от своей слабости перед ней, счастья от возможности обладать ею. У неё внутри быстро затикал маятник, и она изо всех сил обхватила Рона руками и ногами, прижимая к себе, может быть, даже причиняя боль.
Рон не чувствовал боли, а только желание поскорее снять с неё одежду, чтобы увидеть её нежное тело, которое ему никогда не надоедало, сколько ни любуйся. Прервав поцелуй, он слегка распахнул её халат и, засунув под него свои шершавые ладони, стал медленно водить ими по её животу, чувствуя её дрожь от желания. Он знал, что, чем медленнее будет двигаться, тем больше будет сводить её с ума, и нарочно сделал несколько кругов ладонями вокруг груди, не прикасаясь к ней, а только обводя контур. Гермиона нетерпеливо двигалась, создавая трение в самых горячих местах, но Рон терпел и продолжал эту сладкую муку, пока она не выгнулась и не взмолилась:
Ну, Рон! Чего ты ждёшь?
Он немного отстранился от неё и улыбнулся, глядя на её полузакрытые глаза и пылающие щёки. Нет лучше зрелища, чем Гермиона, умоляющая его о ласках.
Ты издеваешься? прошептала она, и в её глазах мелькнул опасный огонёк.
Рон не стал больше ждать. Он быстро распахнул халат и стал нежно ласкать её грудь: руками, губами, языком, слушая её стоны, чувствуя, как она извивается всем телом, выгибаясь ему навстречу, перебирая пальчиками пряди его волос. В такие минуты мира не существовало: только он и она, и их горячие молодые тела, и их любящие сердца. Рон почувствовал, что её руки толкают его голову вниз, и улыбнулся, послушно опускаясь губами к её животу и скользя ниже, к холмику волос, который просвечивал сквозь прозрачные трусики. Они много, много раз занимались любовью, но Рон каждый раз испытывал невероятное возбуждение от одного вида этой части её тела, даже через одежду. Ему всегда казалось, что там скрывается какая-то непостижимая женская тайна, которую ни один мужчина не в силах разгадать. Она пыталась снять с него майку, а он стягивал с неё трусики, поэтому на несколько секунд их руки и ноги переплелись, пока, наконец, каждый не снял с себя лишнюю одежду.