Реддл не стал уточнять, что конкретно ей известно, потому что компрометирующих его моментов за малое время накопилось слишком много. Том отпустил Джинни и отошёл. Жалобно затрещала кожа перчаток на сжатых в раздражении кулаках.
Да, я понимаю, что ты хочешь сказать. Ты права, наверное, так действительно будет лучше, медленно произнёс он, словно до конца не понимая, на что конкретно соглашается.
Они вновь не спеша пошли вдоль пруда. Реддл снял перчатки и взял Джинни за руку. Она постоянно забывала перчатки дома, и этот раз тоже не стал исключением. Ладони Тома были обжигающе горячими, и он слегка растирал её замёрзшие пальцы. Сделав крюк вокруг пруда, Том повёл Джинни к машине. Фонари, выхватывая фигуры, отпечатывали их путь длинными тенями. Сердце сжималось болезненными спазмами, никак не поддаваясь доводам разума. «Что ж, бедная моя Ариадна, главное, ни за что не отпускать клубок», думала Джинни, поневоле заражаясь его мировоззрением.
Перед высокими чугунными воротами парка он приостановился, и свет фонаря очертил его напряжённое лицо.
Кстати, неужели ты забыла? Кто обещал показать мне Королевскую обсерваторию?
В Гринвиче? спросила Джин и нахмурилась на его уверенный кивок. А, вспомнила, обещала! Неужели ты до сих пор там не был?
Реддл слегка пожал плечами, и вновь на его губы вернулась обольстительная улыбка.
Ну, хорошо. Может быть, послезавтра? Том завладел второй рукой Джинни, от этого на миг перехватило дыхание. Но
только это будет последняя встреча, хорошо?
Джинни пристально посмотрела на него. Глаза Тома отражали жёлтый электрический свет и голые ветви деревьев, готовые погрузиться в долгую зимнюю спячку. Пауза была мучительно долгой. Из его рта вырвалось первое облачко пара, указывая на понижающуюся к ночи температуру.
Последняя, наконец эхом повторил Том, и улыбка вновь без следа растворилась на его губах.
Глава 4
гнусь, бьюсь, мучаюсь
вечным и бесконечным мучением.
Поймана
тобой, беспощадный ловец,
тобой, Неизвестный Бог...
Холихедская гарпия: Твой Ницше морально устарел. Только представь, он пишет, что некоторые созданы специально для умственной деятельности, а другие только на то и годны, чтобы обслуживать этих умников. И это в наше-то время, когда ты должен совмещать в себе всё и сразу: и писателя, и читателя, и инженера, и фотографа, и промоутера, а иначе быстро окажешься за бортом.
Лорд Волдеморт: Как смело, однако, ты интерпретировала этого великого немецкого философа. Но классика не может устареть!
Лично мне больше всего нравится идея сверхчеловека. В медленном выкорчёвывании из себя жалости, трусости и слабости, чтобы через преодоление своего человеческого слишком человеческого шагнуть на ступень выше, над всеми, есть своя красота. И своя правда.
ХГ: Милосердие и доброту тоже собрался выкорчёвывать? Ты только представь, на что был бы похож мир, где все взяли бы на вооружение философию Ницше. Впрочем, эти идеи уже и так себя отлично дискредитировали. Сам знаешь кем.
Джинни едва сдерживала слёзы. Они подступали к самому горлу, но она с упрямством, достойным лучшего применения, смаргивала их. Джин совершенно не знала, как ей быть. Точнее, она осознавала, как должна поступить, но это вовсе не значило, что сердце её поддерживало правильную позицию.
Накануне ночью Джинни почти не спала, лежала в постели, наблюдая, как по потолку прыгают блики фар редко проезжающих машин. Взвешивала и думала всю ночь напролёт, ощущая лихорадочное болезненное сердцебиение. С утра улицы Уимблдона, куда она вернулась сразу после разговора с Реддлом, покрывал белёсый туман. Джинни, зябко ёжась, шлёпала босыми ногами по холодному полу. После бессонной ночи всё казалось нереальным.
Надень тапки! прикрикнула на неё мама, когда Джин вошла на кухню.
Она вновь поплелась в прихожую, нацепила злосчастные тапки и вернулась обратно к маме. Впрочем, едва та положила в тарелку дымящуюся овсянку, как Джин решила, что совершенно не голодна. Под громкий возглас матери, возмущённой таким вопиющим несоблюдением режима, Джинни встала из-за стола и отправилась в свою комнату. Наскоро там одевшись, она выскочила из дома.
Начинал накрапывать мелкий дождь. Джинни пришлось натянуть капюшон куртки на самые глаза, пока руки набирали номер по экрану телефона, стремительно покрывающемуся каплями влаги.
Слушаю, произнёс на том конце холодный голос, от которого всё тело Джинни пробрала нервная дрожь.
Гарри, солнышко, давай поговорим? Джинни закусила губу, чтобы не расплакаться от раздирающих её эмоций.
В телефоне повисло тягостное молчание. Джин медленно шла в сторону остановки, пальцы, сжимающие трубку, очень быстро замёрзли.
Давай, раздался наконец голос Гарри, как если бы слова дались ему исподволь. Я всё равно хотел тебе кое-что показать.
Джинни почувствовала в его словах скрытое предупреждение, но ничего, собственно, не оставалось, как договориться встретиться с ним вечером.
Лекции и семинары пролетели мимо Джинни, не касаясь её сознания. Мысли метались от одного к другому: то обращались к Тому Реддлу, то вновь возвращались к Гарри. Гарри был замечательный. Добрый и всегда неизменно нежный. Немного вспыльчивый и решительный в работе, с Джинни он был даже каким-то робким. Они жили в одном пригороде в соседних кварталах, заканчивали одну и ту же школу, в которой учились и все братья Джин; всей компанией из братьев, их жён и девушек, даже уже детей в выходные отправлялись на стадион, где любили поиграть в футбол. Страсть к игре была у них с Гарри одна на двоих.