Это ты?
Она что то сказала непослушными синими губами. Трофим ничего не расслышал.
Ты или нет?
Поведи меня к кому нужно
А Трофим боялся только одного не выдержит при встрече, потеряет себя, вцепится в горло. И вот это горло близко, шагни, протяни руки не отстранится, белое, беззащитное, хрупкое Вместо гнева в душе какая-то пустота и недоумение: «Неужели это она? Не похоже» Поморщился: «Сейчас расплачется. Этого еще не хватало»
Но она не плакала, глядела остановившимися глазами.
Зачем ты это сделала?
Поведи меня Жизни нет Поведи меня к кому нужно.
Зачем ты это сделала?
Кабы меня кто убил теперь
Копил лютую ненависть, ждал: взглянет ей в глаза и увидит страх решетка впереди, позорище, вот она, расплата за все, поделом тебе, зверина блудливая. И вот глядит в глаза, видит страх, да не тот. «Кабы кто убил меня» просит, словно «Кабы кто пожалел» И вместо ненависти тупое бессилие.
Зачем ты сделала это?
Сама бы порешила себя, да боюсь.
Дура! Зачем сделала, спрашиваю?!
И дернулось горло, клокотнуло внутри:
Мать дознается
Матери испугалась, а загубить душу нет?!
Боялась, что помрет Болела она шибко.
Теперь вот выздоровеет, коль узнает.
Нету ее.
Кого нету?
Матери-то.
Ну, что путаешь, что путаешь, дура!
Померла.
Кто? Мать?
Пока я там жила в избушке-то Слава богу
Что слава богу?
Не узнает ничего К лучшему
Трофим раскричался, а ей, наверно, казалось, так и должен вести себя обычный человек. И первый страх в ее глазах исчез, взгляд их стал мутным, безразличным, тупым. Страшно было только переступить порог
Она жалась к порогу, боясь наследить на полу, отвечала скупо, и по этим ответам, вытащенным словно клещами, складывалась незатейливая история, сплетенная из самых незначительных
поступков человека, мир которого очень мал.
Жили вдвоем она и мать. Мать, как и все старухи, истово держалась старой веры. А в глухой деревне непримиримое староверчество переплеталось еще с угрюмым язычеством. И росла девка под шепоток: «Заговариваю рабу божию от упуды овечьей, кошачьей, свинячьей, собачьей, человечьей, и конской, и коровьей. Пуд-пудуница, царь-царица, князь молодой, ссылаю тебя на щедры боры, на темны лесы, на зелены травы»
Жили вдвоем она и мать. Родни, конечно, целая деревня, и даже помощь от них случалась дров нарубить, усадьбу вспахать. Мать болела, дочь тянула ее, как могла. Приехал парень из дальнего лесопункта даже не гуляли толком. Он уехал, она осталась, а через месяц заметила беременна. И тут напал страх родня отвернется, вся деревня станет пальцами тыкать, а мать Мать в чем душа держится! Бросало в судороги, в немоту бежать! И никому в голову не пришло заподозрить, когда стала хлопотать справку в сельсовете: многие из молодых норовят выбраться.
Выбралась в лесопункт, в тот самый, где работал парень, встречалась с ним, спрашивала отмахнулся. Жила в общежитии, другим девчатам говорила: замужем. Раз замужем, кто попрекнет законно.
Дали декретный отпуск, конечно, вычеркнули совсем из списков рабочих: ребенка родит разве вернется? Получила деньги, куда идти? Для нее весь мир состоял из лесопункта и из своей деревни. Обратно в деревню? На глаза своим? Там-то не заявишь, что-де законная жена. Мать такое наповал убьет.
Набила котомку хлебом, крупой, сластями, забрала свои пожитки. Пришла в деревню, крадучись, берегом, даже собаки не залаяли. Нашла свою лодку. В приозерной деревне у каждого, считай, лодка. Была и у них старая, щелястая, чуть ли не ровесница ей самой, отец еще сам делал. Ночью и перебралась в копновскую избушку.
Хлеб был, крупа была, окуней в ручье ловила удочки чьи-то под матицей на потолке нашла. Жила, мучилась от схваток, ждала со страхом, думала: тут ей и конец. Но ее бабки и прабабки рожали не в больницах на полях в межу выкидывали. Родила и она, обошлось.
И опять: жила, нянчилась, ловила окуней. Кончился хлеб, что хуже кончилась соль, пресная окуневая уха не лезла в горло. Да и надо было на что-то решаться не вековать же в лесной избушке.
А к ребенку прикипела, но и страх перед деревней велик. То-то будет веселье: уехала одна, вернулась парой А мать? Нет, нельзя, а куда деваться на лесопункт в общежитие с ребенком не возьмут.
И обманула сама себя: «Гляну одним глазком и вернусь» Но когда подгребала в полузалитой лодке к деревне, поняла на минуту: «Умрет же, быстро-то не обернешься, мать ночевать заставит» И опять себя обманула: «Уж вырвусь как-нибудь Только одним глазком»
А дома беда двери распахнуты, соседи толкутся, мать лежит на столе. Ей была уже послана телеграмма на лесопункт, и никто не удивился, что появилась в деревне. Одно горе задавило другое
Она вспомнила о ребенке, когда возвращалась с кладбища, вспомнила равнодушно, так как жалела мать, сразу жалеть мать и ребенка не хватило сил, да и, пожалуй, душевной широты.
А в это время Трофим бродил по лесу с ее дочкой
Через два дня очнулась от угара, вспомнила: какие крохотные ноготки были на пальчиках девочки, как она спала на руках, как припадала к груди Села в лодку, гребла со стоном, даже не вычерпывала воду