Опустив глаза, Люциус посмотрел на их соединенные тела. Еще никогда ощущения от физической близости не казались ему столь сильными и яркими, как в эту минуту. Но еще приятней оказалось другое отношение к ситуации самой Гермионы. Ее желание, ее просьбы, ее готовность вытерпеть боль. Эмоциональная подоплека всего, что творилось сегодня в спальне, дарила ему ощущение их полного безоговорочного слияния, рождая чувство глубокой и искренней благодарности этой женщине, так щедро и сладко, так полно отдававшей ему себя. Стараясь не выходить из нее полностью, Малфой начал медленно и осторожно двигаться, понимая, что долго продержаться не сможет.
Тяжелое дыхание Гермионы постепенно успокоилось. Боль отступила, и теперь она с радостью принимала каждое его движение, каждый толчок, соединявший их так, как никогда еще они соединены не были. Она знала, что привычного оргазма не испытает, но это было и неважно. Странное ликование охватывало в эти мгновения душу, а не тело, и Гермиона откровенно наслаждалась им.
Уже совсем скоро Люциус начал двигаться все быстрее и быстрее, а потом, схватив ее за бедра, задрожал и, крепко прижавшись, замер. И Гермионе, почувствовавшей, как он излился,
казалось сейчас, что они словно слились в одно целое, спаянное огнем и льдом одновременно.
Какое-то время оба так и стояли, не двигаясь, не произнося ни единого слова и не желая разрушать невероятную, словно искрящую высоким напряжением, атмосферу, царящую в этот миг вокруг них.
Потом Люциус, не покидая ее, уложил Гермиону на бок и прилег рядом, прижав к себе спиной. Около четверти часа они так и лежали, словно чайные ложечки, уложенные в коробку, чувствуя немного новое для себя ощущение спокойной удовлетворенности, которая охватывала и души, и тела.
Прошло еще несколько минут, когда Гермиона вдруг с отчетливой ясностью поняла, что именно она скажет ему сейчас. Правду. Скрывать или таить в себе которую не было теперь абсолютно никакого смысла. Она прижалась к Малфою и тихо произнесла в тишину комнаты:
Я люблю тебя.
Люциус ничего ответил на это и даже не пошевелился. Гермиона уже было подумала, что никакой реакции на свои слова так и не дождется, когда вдруг ощутила на раковинке уха теплое дыхание. Наклонившись к ней, он мягко коснулся губами кожи чуть ниже мочки и снова вернулся на подушку, прижав к себе еще крепче.
Она молча улыбнулась. Это тоже был ответ. И, может быть, даже более ясный и понятный, чем тысячи красивых фраз.
Уже скоро оба уснули, так и не перестав чувствовать ту самую, объединившую их сегодня, восхитительную близость.
26. Ужин
Когда несколько часов спустя они проснулись, за окнами уже стемнело. Еще какое-то время оба просто лежали и молчали, по-прежнему переплетясь телами и продолжая крепко прижиматься друг к другу. Гермиона все еще ощущала тупую пульсирующую боль там, где он проник в нее, но почему-то радовалась ей. Нет. Даже упивалась этой болью. Как будто та напоминала об их с Люциусом постоянной жажде друг друга. О стремлении слиться целиком и полностью, растворяясь один в другом.
Повернувшись, она взглянула на Малфоя, глаза которого странно мерцали в полумраке спальни, и нежно поцеловала его в губы. Он улыбнулся в ответ, отчего лицо его стало таким спокойным и нежным, что узнать сейчас в этом человеке того, кто несколько лет назад, не задумываясь, бросил бы в нее «Круциатус», казалось невозможным. Люциус медленно провел ладонью по ее бедру, сначала остановившись на талии, но потом скользнул выше, дотронулся до груди и расслабленно, даже чуточку лениво спросил:
Ты случайно не проголодалась?
Гермиона невольно хихикнула. Их совместное проживание в мэноре, так или иначе, сводилось или к сексу, или к приемам пищи. Но она не жаловалась. Да и на что было жаловаться, когда каждая минута, проведенная с этим мужчиной, таила в себе сладкое очарование. Очарование, которое манило с каждым днем все сильнее и сильнее. Не успев додумать эту мысль до конца, Гермиона ощутила, как пустой желудок болезненно заныл.
Знаешь, кажется, проголодалась. Причем очень.
Поднявшись, Малфой сел и уже опустил ноги с кровати, когда вдруг обернулся.
Черт пробормотал он. Уже так поздно. И я разрешил Тибби отдыхать.
Боже мой, мистер Малфой! Какой кошмар! с притворным ужасом ахнула Гермиона. Неужели на этот раз высокородному лорду придется позаботиться о тарелке с едой самому? сдержать смешок ей все же не удалось.
Приподняв бровь с неодобрительным, хотя и забавным сарказмом, Люциус вдруг потянулся и начал нещадно щекотать ее. Корчась от хохота, Гермиона извивалась, пытаясь ускользнуть от его гибких пальцев, но получалось это неважно, и смех ее продолжал раздаваться в тишине спальни вместе с приказами, просьбами, а потом уже и мольбами прекратить это форменное безобразие.
И лишь вдоволь наслушавшись звуков, что казались ему звоном крошечных колокольчиков, Люциус закончил сеанс щекотки, принявшись ласково целовать те места, на которые нападал только что. Все еще продолжая посмеиваться и тяжело дыша, Гермиона неспешно и ласково гладила его по волосам.
Наконец Малфой приподнялся на локтях и, мрачно насупившись, взглянул на нее.