Оглядываясь назад, я вижу в поступке мужа поворотный момент, предвестие того, чему суждено было произойти. Примерно в то же время Иисус начал открыто критиковать римлян и храмовых священников. Соседи все чаще жаловались Марии и Иакову, что Иисус то у колодца, то у пресса для оливок или в синагоге снова и снова высмеивает ложное благочестие старейшин.
Однажды, когда мужа не было дома, к нам пришел богатый фарисей по имени Менахем. Мы с Марией встретили его у ворот. Он был в ярости:
Твой сын осуждает богатых людей, говорит, будто их богатство заработано горбом бедных. Это поклеп! Вразуми его, вели, чтобы оставил такие речи, иначе в Назарете твоей семье не дадут работы.
Лучше жить впроголодь, чем молчать, возразила я.
Когда фарисей удалился, Мария повернулась ко мне и спросила:
Лучше ли?
Каждую неделю Иисус возвращался домой из Магдалы с ворохом историй о слепых и увечных, которых повидал в дороге, о бедных вдовицах, изгнанных
из собственных домов, о семьях, обложенных столь тяжелой податью, что им приходится продавать свои земли и просить милостыню на улицах. «Почему же Господь бездействует, почему не установит царствие свое?» вопрошал он.
В нем разгоралось пламя, и я благословляла этот огонь, но не могла не задаваться вопросом, откуда взялась искра. Может, смерть Сусанны вывела его на путь? Может, ее кончина, ошеломив Иисуса, показала ему быстротечность жизни и научила крепче держаться за настоящее? Или просто пробил его час? Временами, глядя на мужа, я видела перед собой восседающего на ветке орла, перед которым открывается манящая даль. Меня страшило такое будущее. Ведь у меня не было своей ветки.
Все дни заточения я заполняла черепки словами, которые никто никогда не прочтет.
Исписанные осколки я складывала в шаткие башни вдоль стен комнаты: маленькие столпы горя. Они не унесли с собой мою печаль, но придали ей хоть какой-то смысл. Снова взявшись за перо, я будто обрела утраченную часть себя.
В тот день, когда я исписала последний черепок, Йолта сидела рядом со мной, бренча систром. Моим занятиям пришел конец, это понимала даже тетя. Ей и без того досталось от Марии за разбитую поилку, и было бы неосмотрительно испортить еще одну плошку. Йолта наблюдала, как я откладываю перо и закрываю чернильницу. Ее руки не останавливались ни на секунду, и звон систра стрекозой метался по комнате.
На следующей неделе Иисус не вернулся домой из Магдалы до заката, как обычно. Опустились сумерки, потом совсем стемнело, а он так и не появился. Я вышла на порог и уставилась на ворота, благословляя полную луну. Мария с Саломеей решили не садиться за субботнюю трапезу и вместе с Иаковом и Симоном дожидались Иисуса под оливковым деревом.
Завидев мужа, я нарушила предписание и бросилась ему навстречу. За спиной он нес тяжелый мешок.
Простите за задержку, сказал Иисус. Я сделал круг, заглянув в Эйнот-Амитай: там в известняковой пещере есть мастерская, где делают сосуды.
Дорога туда, как всем было известно, кишит прокаженными и всякими разбойниками, но, стоило матери заикнуться о подстерегавшей его опасности, Иисус взмахнул рукой, останавливая ее, и без дальнейших объяснений направился к нашей комнате. Не заходя внутрь, он вытряхнул на пол содержимое мешка.
Черепки! Даже лучше: осколки каменных посудин.
При виде этого волшебного зрелища я рассмеялась. Сперва я покрыла поцелуями руки и щеки мужа, но потом отчитала:
Твоя мать права. Не стоило пускаться в такой опасный путь ради меня.
Мой маленький гром, это не ради тебя, поддел он меня. Я принес черепки, чтобы сберечь горшки моей матери.
XVIII
Обычай предписывал женщине принести жертву в храме. Если были средства, она покупала ягненка, если нет двух горлиц. Бедные, нечистые матери-голубицы. На них лежало своего рода позорное клеймо, но я готова была стать одной из них. Будет ли моя жертва нищей или богатой, объявит ли меня священник чистой, нечистой или безнадежно испорченной, какое мне дело. Я мечтала просто выбраться из нашего двора, за пределы съежившихся, словно смоквы на солнце, стен, укрыться от тихой злобы, от беспросветной будничности. Путешествие в Иерусалим в скучный месяц элул пройдет спокойнее, чем на Пасху, станет долгожданной передышкой перед возвращением к обычным хлопотам. Я каждый день представляла, как это будет. Мы с Иисусом опять остановимся у Лазаря и его сестер. Я вновь увижусь с Тавифой, и встреча наполнит меня радостью. Мы отправимся к Силоамской купели, и я попрошу Иисуса окунуть паралитиков в воду. Мы купим двух горлиц в храме, и я постараюсь оставить ягнят в покое.
Такие мысли переполняли меня восторгом, но истинное мое намерение было другим: я собиралась обменять серебряный обруч, медное зеркало с гребнем и даже драгоценную пластину слоновой кости на папирусы и чернила.
Через неделю закончится мое пленение, шепнула я Иисусу. А ты еще не говорил, когда мы отправимся в храм. Мне нужно принести очистительную жертву.
Мы лежали на крыше, где я, спасаясь от жары, тоже теперь стелила свой тюфяк, хоть и на достаточном расстоянии от Иисуса. Ночевки под открытым небом вошли в привычку у всей семьи, кроме Йолты. Я видела родичей на другой стороне крыши тела, лежащие рядком под звездами.