Она встряхнулась, словно сбрасывая тяжелый плащ, и посмотрела на черепки.
Хватит с меня старых историй. Лучше скажи, как ты поступишь с моим подарком.
Я опустилась на колени и подняла один из кусков покрупнее, надеясь, что Йолта не заметит моего равнодушия. В последний раз я держала в руках тростниковое перо семь лет назад. Семь лет назад Иисус проснулся среди ночи и пообещал, что однажды я снова начну писать. Сама того не ведая, я сдалась. Я больше не возлагала надежд на далекое «однажды». Перестала заглядывать под крышку кедрового сундука и перечитывать свитки. Чернила в последнем оставшемся пузырьке давным-давно засохли. Чаша для заклинаний лежала глубоко на дне сундука.
Я наблюдала за тобой все эти годы с самого нашего приезда сюда, сказала Йолта. Я вижу, что ты счастлива в браке, но во всех остальных отношениях, по-моему, растеряла себя.
У меня нет чернил, возразила я.
Тогда давай смешаем немного, предложила Йолта.
XVI
В нарушение законов чистоты Иисус вошел в комнату и обнял меня, уткнувшись лбом мне в плечо. Я чувствовала, как он дрожит, а потом его грудь сотрясли рыдания. Поглаживая его по затылку, я шепнула:
Она была красавицей. Я нарекла ее Сусанной.
Когда муж поднял голову, в глазах у него стояли слезы.
Мне следовало быть с тобой, сказал он.
Теперь ты здесь.
Я бы давно вернулся, но когда Симон добрался до Капернаума, я был в море. Пришлось ему прождать два дня, пока я сошел на берег с уловом.
Я знала, что ты не станешь мешкать. Мне пришлось умолять твоих братьев, чтобы за тобой послали. Видимо, они думают, что твой заработок важнее траура.
Я увидела, как у него сжались челюсти, и догадалась, что братья обменялись парой слов.
Тебе нельзя находиться здесь, сказала я Иисусу. Моя нида еще не закончилась.
Он притянул меня к себе.
После я совершу ритуал в микве и лягу на крыше, но сейчас я хочу быть с тобой.
Я наполнила чашу водой и подвела мужа к скамье. Потом сняла с него сандалии и омыла ему ноги. Иисус оперся затылком о стену и выдохнул:
О, Ана.
Я отерла ему волосы влажным полотенцем и принесла чистую одежду. Пока Иисус переодевался, его взгляд упал на черепки и чернильницу на полу. Когда-нибудь я надеялась продолжить истории о забытых женщинах, но сейчас у меня находились
слова только для Сусанны: осколки горя, которые теснились на маленьких зазубренных черепках.
Ты пишешь, сказал Иисус. Приятная картина.
Тогда эту радость разделяем лишь мы с тобой да Йолта. Я попыталась сдержаться, но гнев рвался наружу. А вот твоя семья, видно, считает, будто Господь решил опять погубить землю. Только в этот раз выбрал не потоп, а мои занятия. Твоя мать и Саломея ничего не сказали, но, думаю, даже они меня не одобряют. А Юдифь и Береника утверждают, что пишут одни только грешники и чернокнижники. Откуда такие предубеждения, хотела бы я знать? Да еще Иаков Его распирает от желания поговорить с тобой обо мне, не сомневаюсь.
Он уже поговорил. Встретил меня у ворот.
И что?
Говорит, ты разбила поилку, чтобы писать на черепках, а потом выгребла из печки сажу, чтобы сделать чернила. Я думаю, он боится, что ты перебьешь всю посуду и лишишь нас возможности готовить пищу, улыбнулся Иисус.
Твой брат стоял вот здесь, в дверях, увещевая меня отказаться от извращенного пристрастия к письму, отдаться горю и молиться о дочери. Неужели он не понимает, что мои письмена и есть молитва? Неужели считает, что перо в руке уменьшает мою скорбь? Я задержала дыхание, а потом продолжала, но уже гораздо спокойнее: Боюсь, я резко говорила с Иаковом. Я сказала ему: «Если под пристрастием ты подразумеваешь желание, потребность, тогда ты прав, но не называй его извращенным. Мне не страшно назвать свои занятия богоугодными». Тут он ушел.
Да, он упомянул об этом.
Мое заточение продлится еще шестьдесят восемь дней. Саломея принесла мне лен, чтобы я могла прясть, и нитки для сортировки, а Мария травы, которые нужно смолоть, но в остальном сейчас я освобождена от домашних хлопот. Наконец-то у меня появилось время писать. Не отнимай его у меня.
Не отниму, Ана. Сможешь ли ты писать и дальше, когда закончится нида, я не знаю, но пока пиши сколько хочешь.
Неожиданно силы словно бы покинули Иисуса. Он вернулся из-за меня, и что же? В его отсутствие в доме разгорелась небольшая война. Я прижалась к щеке мужа и почувствовала ухом его дыхание.
Прости, сказала я. Столько лет я пыталась приспособиться, стать той, кем меня хотят видеть. Теперь я хочу обрести себя.
Прости меня, мой маленький гром. Я тоже не давал тебе быть самой собой.
Вовсе нет
Он приложил палец мне к губам, и я не стала спорить. Потом Иисус поднял черепок, на котором мелкими неровными буквами было выведено по-гречески: «Я любила ее всем сердцем своим, и всей душою своей, и всем существом своим»
Ты пишешь о нашей дочери. Его голос дрогнул.
XVII
Это же изображения с алтаря в Святая Святых Иерусалимского храма. В голосе у меня невольно звучали нотки недоверия.
Да, подтвердил Иисус, так и есть.
Ему не нужно было ничего объяснять: я знала, почему он так поступил. Мне пришло в голову, что никогда еще он не действовал с такой прямотой. Иисус самым решительным и бесповоротным образом заявлял, что присутствие Господа не ограничивается храмом, и Святая Святых теперь повсюду, потому что Господь вырвался наружу и поселился везде.