Тогда не убирай ее далеко. С этими словами он поцеловал меня в щеку.
В сарае нас встретила Юдифь. В корытце с водой, не давая овцам напиться, стояла нахальная коза изящное создание с белым телом и белой же бородой на черной морде. Широко посаженные глаза вращались в разные стороны. Я решила, что вид у нее невероятно забавный.
Сплошное наказание! пожаловалась Юдифь.
По-моему, она милая, возразила я.
Тогда, наверное, ты не станешь протестовать, если я передам ее на твое попечение.
Не стану, но сначала объясни, что я должна делать.
Она со вздохом посмотрела на Иисуса, словно приглашая его разделить страдания, которые я причиняла ей своей глупостью.
Мне нора. Он взял меня за руку и провел большим пальцем по нитке. Надо поторапливаться, не то опоздаю.
Твоя мать собрала тебе еду, сообщила ему Юдифь, глядя на меня с укором, и я поняла, что и это теперь моя забота. Раньше я ни разу ничего не готовила, кроме чернил.
Когда он ушел, Юдифь вытащила из корыта козу, которая яростно брыкалась, блеяла и расплескивала воду, и грубо бросила ее на землю. В ответ животное опустило голову и боднуло Юдифь в бедро.
Я поняла, что нашла родственную душу.
В несколько первых месяцев все, включая меня, убедились, что прежде я вела жизнь избалованной богачки. От Йолты тоже проку было мало. Она хоть и читала Сократа, но ничего не знала о том, как молоть зерно или сушить лен. Мать Иисуса взяла меня под свое крыло: пыталась обучить всем премудростям и по мере сил защищала от упреков Юдифи, которые лились нескончаемым потоком. Мне никогда не удавалась правильно разжечь кизяк; я вечно оставляла плевелы в пшенице и плохо снимала шерсть с овец; чечевица в похлебке у меня всегда подгорала; сыр, который я готовила, по вкусу напоминал подметку.
Жалобы Юдифи становились особенно громкими, если рядом оказывался кто-нибудь из родных, в первую очередь мой муж. Как-то раз она даже заявила ему, что от меня меньше пользы, чем от хромого верблюда. Сноха не только пренебрежительно относилась к моим успехам на ниве домашнего хозяйства, но, подозреваю, пыталась им помешать. Когда приходила моя очередь толочь пшеницу, пропадал пестик; когда я разводила огонь в очаге, кизяк вдруг оказывался подмоченным; когда однажды Мария велела мне запереть калитку, та чудесным образом распахнулась без посторонней помощи, и вся птица разбежалась.
Больше всего я преуспела в уходе за козой, которую назвала Далилой. Я кормила ее фруктами и огурцами, а еще принесла ей маленькую корзинку, которую козе нравилось бодать, подбрасывая вверх. Я говорила ей: «Здравствуй, моя девочка, дашь мне молочка сегодня? Проголодалась? Почесать за ушком? Юдифь тебя тоже раздражает, правда?» и время от времени Далила
отвечала мне блеянием. Иногда я обвязывала ей шею веревкой и закрепляла другой конец себе вокруг пояса, так что она сопровождала меня, пока я занимался своими делами и ждала, когда солнце опустится за холмы, а Иисус вернется домой. Стоило нам с Далилой заметить его, как мы бросались к воротам, где я обнимала мужа, не обращая внимания на взгляды его семьи.
Иаков и Симон посмеивались над нашей привязанностью друг к другу, что совершенно не злило Иисуса, который частенько присоединялся к их шуткам. Они были не так уж и далеки от истины, однако я, в отличие от мужа, не считала поддразнивания деверей добродушными. Их зубоскальство питала зависть к брату. Симон, страстно желавший супружеских радостей, мог вкусить их не раньше чем через два года, а брак Иакова и Юдифи больше напоминал союз двух волов в одной упряжке.
III
Оставь ее, сказала Мария, посмеиваясь.
Она выглядела усталой, лицо раскраснелось от жары. Юдифь была на сносях, поэтому ее обязанности по дому легли на наши плечи, причем большая часть досталась Марии, поскольку я все еще ходила в «подмастерьях».
Я забрала у нее корзинку. Покормить кур было по силам даже мне.
Она прислонилась к воротам.
Знаешь, что мы сделаем, Ана? Только ты и я. Пойдем в деревенскую микву и окунемся. Йолта посидит дома с Юдифью на случай, если ребенок решит родиться.
Понимаю, сказала я, махнув рукой в сторону Далилы, я тоже ей завидую.
Мария рассмеялась.
Бросим все дела и пойдем! В глазах у нее вспыхнул волшебный озорной огонек.
Перед каменной оградой, за которой располагалась миква, выстроилась целая очередь. Не то чтобы все женщины вдруг стали набожными, нет; их привела сюда та же нужда, что и нас: они жаждали передышки от жары. Мы заняли свое место в очереди, сжимая в руках тряпки, чтобы обтереться, и чистые туники. Мария поздоровалась с беззубой старой повитухой, которая вскоре должна была принимать роды у Юдифи, и та ответила, но без особенной сердечности. Женщины украдкой оглядывались на меня, перешептывались и держались довольно скованно, из чего я заключила, что дурная слава последовала за мной из Сепфориса. Не знаю уж, правда ли Мария не заметила их взглядов или, щадя меня, сделала вид, будто ничего не видит.
Когда мы вошли в прохладное укрытие и спустились в микву, голоса стали громче: «Да, это дочь главного писца, та самая, которую отослали за распутство Говорят, ее чуть не побили камнями за воровство И зачем только сын Марии женился на ней?» Когда обрывки этих речей достигли ушей тех женщин, что стояли позади нас, то они, в том числе и повитуха, отказались заходить в воду со мной вместе.