Еще одна пауза, однако в этот раз легкая, словно невесомое покрывало. Иисус внимательно изучал мое лицо. Земля у меня под ногами словно гудела. Наконец он вздохнул, и все сомнения остались позади.
Ты много страдала. Казалось, он говорит не только о моей помолвке.
Я поднялась и шагнула в тень, протянувшуюся перед входом в пещеру. Мне уже случалось быть с ним неискренней, но повторения я не желала. Пусть услышит обо мне самое дурное.
Я не хочу тебе лгать, начала я. Ты должен знать, с кем говоришь. После смерти Нафанаила я стала бичом для своей семьи. В Сепфорисе я пария. Лживые сплетники называют меня блудницей. А поскольку я дочь главного писца и советника Ирода Антипы, такие разговоры вызвали великое возмущение, скандал. Стоит мне выйти из дому, люди переходят дорогу, чтобы избежать встречи. Они плюют мне в ноги, шипят: «Потаскуха».
Мне хотелось доказать свою невинность, но я не смогла себя заставить. Я замерла, гадая, уйдет ли он, но он и бровью не повел, просто встал рядом со мной в узкой полоске тени.
Люди могут быть жестокосердными, заметил он, а потом тихо добавил: Ты не одинока в своем страдании.
«Не одинока»? Я посмотрела ему в глаза, пытаясь
понять, о чем идет речь.
Что ж, сказал он, и тебе следует знать, с кем ты разговариваешь. Я тоже мамзер. В Назарете судачат, что я сын Марии, но не Иосифа. Одни говорят, я родился от блуда матери. Другие называют Иосифа моим отцом, однако считают меня незаконнорожденным, потому что я был зачат до брака. Все двадцать лет я прожил с этим клеймом.
Я раскрыла рот: меня поразили не его слова, а то, что он решился рассказать об этом мне.
Тебя до сих пор сторонятся? спросила я.
В детстве меня не пускали в школу при синагоге, пока отец не уговорил раввина. До самой смерти Иосиф защищал меня от сплетен и оскорблений. Теперь стало хуже. Думаю, именно поэтому для меня нет работы в Назарете. С этими словами он разгладил край рукава, который теребил все это время. Но что уж тут поделаешь. Я лишь хочу сказать, что мне знакома твоя боль.
Ему, видимо, было неловко оттого, что он перевел разговор на себя, но я не могла удержаться от вопросов:
Как же тебе удается так долго сносить презрение людей?
Я повторяю себе, что их сердца сделаны из камня, а головы набиты соломой, засмеялся он. Бесполезно набрасываться на обидчиков с кулаками. В детстве я вечно возвращался домой весь в синяках и ссадинах после очередной драки. Я покажусь тебе слабым по сравнению с другими мужчинами, но теперь, когда меня поносят, я стараюсь смотреть в другую сторону. Мир не станет лучше, если отвечать злом на зло. Сейчас я стараюсь ответить добром.
Что же он за человек? Мужчины сочли бы его слабаком. Да и женщины тоже. Но я сознавала, сколько требуется силы, чтобы не ударить в ответ на удар.
Он начал ходить взад-вперед. Внутри него шла какая-то борьба.
Презрение такого рода настигает очень многих, говорил он. Я не могу отделять себя от них. Они повержены, потому что бедны, больны, слепы или потеряли мужа. Потому что собирают дрова в день субботы . Потому что рождены не евреями, а самарянами или увидели свет вне брака. Он говорил так, словно душа его изливалась, переполнившись. Их осуждают как нечистых, но Бог есть любовь. Он бы не осудил детей своих, не был бы столь жесток.
Я ничего не отвечала. Думаю, Иисус изо всех сил пытался понять, почему Господь, его новый отец, не просил свой народ принять отверженных с той же настойчивостью, с которой Иосиф, отец Иисуса, умолял раввина позволить сыну посещать школу.
Иногда мне невыносимо смотреть на то, что происходит вокруг: на римлян, захвативших нашу землю, на евреев, которые им сочувствуют. Иерусалимский храм полон продажных священников. Когда я прихожу молиться сюда, я прошу Господа установить его царство на земле. Но скоро оно не наступит.
Царство Божье, о котором он говорил, напоминало мне мечты Иуды свободная от Рима страна с еврейским царем и праведным правлением, и еще выходило, что это будет великое торжество сострадания и справедливости. При нашей последней встрече я называла Иисуса каменщиком, плотником, сортировщиком пряжи и рыбаком. Теперь я видела, что в действительности он мудрец и, возможно, как и Иуда, возмутитель спокойствия.
Но даже это не объясняло его полностью. Я не знала никого, кто ставил бы сострадание выше святости. Наша религия может проповедовать любовь, но основана она на чистоте. Господь был свят и чист, поэтому и мы должны быть святы и чисты. Но вот передо мной стоит бедный мамзер и говорит, что Бог есть любовь, а значит, мы должны быть любовью.
По-твоему выходит, будто царство Божье не где-то на земле, а у нас внутри.
Да, так я и думаю.
Где же тогда обитает Господь? В Иерусалимском храме или в этом царстве внутри нас?
А он не может существовать и там и здесь? спросил он.
Внутри у меня вдруг что-то вспыхнуло, и я широко раскинула руки:
А он не может быть везде?