Он улыбнулся, довольный моим смирением.
Можешь читать и писать по два часа каждое утро, но не более. Остаток дня будешь исполнять пожелания матери.
Я наклонилась поцеловать ему ногу, но его новые сандалии так воняли свежей кожей, что я отшатнулась, наморщив нос, что вызвало смех отца. Он опустил руку мне на голову, и я поняла, что у него остались ко мне чувства, нечто среднее между жалостью и нежностью.
Я принесу тебе несколько чистых папирусов из дворца, пообещал он.
Я сняла траурное платье, окунулась в микву и облачилась в тунику из неокрашенной ткани без рисунка и старый желтовато-бурый плащ. В косу я вплела всего одну белую ленту и накрыла голову выцветшим платком, некогда небесно-синим.
К пещере я отправилась вскоре после рассвета: выскользнула через заднюю калитку, прихватив с собой маленькую лопату и большой мешок, в котором лежали хлеб, сыр и финики. Его я пристроила за спиной. Я твердо решила, что больше не проведу ни дня без своих записей и чаши для заклинаний. Если понадобится, спрячу их у Лави, но они будут рядом со мной, и скоро я наверняка смогу перемешать их с новыми свитками. Родители не заподозрят, что я спасла кое-что от костра. Новые мысли переполняли мое воображение, я готова была написать множество рассказов, начиная с истории Фамари, Дины и безымянной наложницы.
Я отважилась пойти одна, без Лави, ничуть не заботясь о том, что скажут злые языки. Все уже было сказано. Шифра каждый день возвращалась с рынка, горя желанием поделиться сплетнями о моей порочности, а когда мы с матерью выходили из дома, люди нашего круга осыпали меня изобретательными оскорблениями. Самые добросердечные просто отворачивались, встречая нас на улице.
Добравшись до городских ворот, я посмотрела в сторону Назарета. В долине цвели кориандр, укроп и горчица, а работники уже потянулись на строительные площадки города. Я гадала, найду ли Иисуса в пещере за молитвой. Чтобы увидеться с ним, я специально рассчитала
время вылазки: розовые пальцы солнца по-прежнему смыкались вокруг облаков.
Близился конец шебата, месяца, когда зацветают миндальные деревья. Мы называли их деревьями бодрствования . На полпути вниз по склону моего носа достиг густой миндальный аромат, и, проследовав дальше по петляющей дороге, я наткнулась на само дерево с пышной шапкой белых цветов. Я шагнула внутрь лиственного шатра, думая о брачном шатре, которого избежала, о танце на крыше, которым я выбирала себя. Сорвав маленький белый цветок, я заткнула его за ухо.
Иисус стоял у входа в пещеру, накрыв голову плащом с цицийот и молитвенно подняв руки. Подойдя поближе, я положила лопату и мешок на камень и принялась ждать. Сердце бешено колотилось. На мгновение все, что было раньше, отступило, словно потеряв смысл.
Он молился очень тихо, но я расслышала, как он называет Господа авва «отче». Закончив молиться, Иисус выпростал голову из-под плаща, и я направилась к нему твердым шагом, выпятив вперед подбородок. Я с трудом узнавала себя в этой юной женщине с цветком миндаля в волосах.
Шалом! окликнула я Иисуса. Боюсь, я нарушила твое одиночество.
Прежде чем ответить, он медленно окинул меня взглядом, потом улыбнулся:
Значит, счет сравнялся. В тот раз я нарушил твое одиночество.
Я опасалась, что он уйдет, ведь дождя, который мог бы его задержать, на этот раз не было. Пьянея от собственной дерзости, я сказала:
Прошу, раздели со мной трапезу. Не хочу есть в одиночестве.
В прошлый раз он выказал себя человеком широких взглядов, у которого нет предубеждения против женщин и геров, однако встречаться без свидетелей не со своей нареченной было против всяких правил. Фарисеи те, кто громко молятся лишь затем, чтобы все их слышали, и носят филактерии вдвое больше обычного размера, побили бы нас камнями. Даже люди менее благочестивые сочли бы, что подобная встреча обязывает мужчину просить у отца девушки ее руки. Я заметила, что Иисус замешкался, прежде чем принять предложение.
Мы сидели в пятне солнечного света у входа в пещеру, отрывали полоски хлеба и заворачивали в них кусочки сыра. Потом мы грызли финики, выплевывая косточки, и, то и дело прерываясь, болтали обо всяких пустяках. Он поднял руку, прикрывая лицо от яркого солнца, и посмотрел на тропинку, ведущую через бальзамическую рощу. Наступила долгая мучительная пауза, и я решилась: будь что будет выскажу то, что лежит на сердце:
Ты называешь Господа «отче»? спросила я. Такое обращение мне уже случалось слышать, однако звучало оно необычно.
Он помолчал, возможно удивленный вопросом, потом ответил:
Смерть отца ранила меня. Однажды ночью, горюя, я услышал, что Господь говорит мне: «Теперь я буду твоим отцом».
Господь говорил с тобой?
Только в мыслях, подавил он усмешку.
Мой собственный траур закончился совсем недавно, сказала я. Мой нареченный скончался пять недель назад. Я не стала опускать взгляд, но постаралась сдержать радость.
Сочувствую, отозвался он. Это тот богатый человек с рынка, я прав?
Да, Нафанаил бен-Ханания. В тот день родители заставили меня пойти на рынок, и я впервые увидела Нафанаила. Ты, верно, заметил отвращение, которое он вызвал у меня. Мне жаль, что я не смогла сдержаться, но помолвка с ним была равносильна смерти. Мне не оставили выбора.