Он вошел в ворота, неся на плечах Далилу. У Марии сверкнули глаза.
Да, именно! воскликнула я. Он вернул ее.
Я по-прежнему видела усмешку мужа, когда он шагал ко мне по двору с дико блеявшей Далилой. Картина не померкла. Как и другая, где он висел на кресте. Я закинула голову и набрала полную грудь воздуха. Надо мной лежала рваная пелена облаков. Луна где-то спряталась. Сова улетела.
Тогда уж расскажи им и остальное, сказала Мария.
Я не собиралась, но была рада послушаться ее.
На следующей неделе Юдифь покрасила свою новую тонкую ткань и повесила ее сушиться во дворе. Я часто разрешала Далиле выбираться из тесного загона для скота и свободно бродить по двору, когда ворота на улицу были закрыты. Мне и в голову не приходило, что она съест ткань Юдифи. Однако же Далила сожрала ее. Даже ниточки не оставила.
Мария засмеялась, и остальные присоединились к ней. В их смехе чувствовалось огромное облегчение, словно прибавилось воздуха. Ведь можно горевать, смеясь?
Марфа разлила остаток вина по чашами. Мы были измучены, опустошены, мечтали забыться сном, но продолжали сидеть, не желая расставаться, находя убежище в нашем единении.
Время близилось к полуночной страже, когда у ворот раздался голос:
Это Иоанн, ученик Иисуса.
Иоанн! воскликнула Мария Магдалина, провожая Лазаря к воротам.
Какое дело привело его в такой час ночи в субботу? недоумевала Марфа.
Иоанн вышел к свету и огляделся по сторонам. Его глаза задержались на мне, и я вспомнила, что видела его раньше. Он был одним из четырех рыбаков, которые много лет назад вместе с Иисусом пришли к нам в дом из Капернаума и разговаривали во дворе до поздней ночи. Молодой, долговязый и тогда безбородый, теперь он стал широкоплечим мужчиной с задумчивыми, глубоко посаженными глазами и бородкой, курчавящейся под подбородком.
Я всмотрелась в его лицо и поняла, что видела его сегодня на Голгофе. Это он подошел к кресту, на
котором висел Иисус, и его, как и меня, отогнали солдаты. Я одарила Иоанна печальной улыбкой. Он был учеником, который остался с мессией.
Он устроился на полу, а Марфа, пробормотав что-то о пустых винных мехах, поставила перед гостем чашу с водой.
Что привело тебя к нам? спросила Мария Вифанская.
Взгляд Иоанна скользнул по мне, и лицо его стало серьезным. Сидя между Марией и Тавифой, я сжала их руки.
Иуда мертв, сказал Иоанн. Он повесился на дереве.
VII
Все притихли. Мария, Саломея и остальные ждали, что я отвечу на известие о смерти Иуды, и в этой тишине мне пришло в голову, что Иисус попытался бы полюбить даже Иуду. Убийцу, потерявшего себя. Однажды, когда я жаловалась на придирки Юдифи и говорила, что терпеть ее не могу, Иисус ответил: «Я знаю, Ана. С ней трудно. Ты не обязана любить ее. Попробуй лишь действовать с любовью».
Но он был Иисусом, а я Аной. Сейчас я не могла простить Иуду. Возможно, со временем я приду к этому, но пока ненависть спасала меня, оставляя меньше места боли.
Молчание затянулось. Никто не находил подходящих слов. В конце концов Мария Вифанская пробормотала:
Ох, Ана. Этот день приносит только горе. Сначала твой муж, теперь брат.
Я вспыхнула: как ей в голову взбрело поставить Иисуса и Иуду рядом, словно потеря равнозначна?! Но я знала, что она не хотела дурного. Поднявшись, я улыбнулась всем.
Ваше участие было моим единственным утешением сегодня, однако сейчас я устала и пойду спать. Я наклонилась и поцеловала Марию и Саломею. Тавифа последовала за мной.
Я свернулась калачиком на тюфяке в комнате Тавифы, но не смогла уснуть. Услышав, как я ворочаюсь, моя подруга начала наигрывать на лире, надеясь погрузить меня в дремоту. Звуки музыки в темноте разбудили во мне печаль. Я горевала по моему возлюбленному, но и по брату тоже. Не по предателю Иуде, а по мальчишке, который тосковал по родителям, был отвергнут нашим отцом, брал меня с собой гулять по Галилейским холмам и всегда принимал мою сторону. Я оплакивала Иуду, который отдал мой браслет раненому работнику, сжег финиковую рощу Нафанаила, восставал против Рима. Это был тот Иуда, которого я любила. По нему я и рыдала, уткнувшись лицом в сгиб локтя.
VIII
Я стояла в дверях, пытаясь представить, что она сказала бы, будь она здесь. Прошло несколько минут, прежде чем я позволила себе вспомнить ту ночь в Александрии, когда Лави принес весть о казни Иоанна Крестителя и меня охватил страх потерять Иисуса. «Все будет хорошо, сказала Йолта, и когда меня передернуло от обыденности, пустоты этих слов, добавила: Когда я говорю, что все будет хорошо, я не утверждаю, что тебя ждет безоблачное будущее. Есть в тебе нечто несокрушимое Когда придет время, ты найдешь к ней путь. И тогда поймешь, о чем я говорю».
Я набросила плащ Иисуса и вышла наружу. От ходьбы босиком по камням Голгофы у меня ныли ноги.
Лави присел на корточки возле печи, складывая дорожную сумку. Я смотрела, как он запихивает внутрь хлеб, соленую рыбу и бурдюки с водой. После недавних потрясений у меня совсем вылетело из головы, что он уезжает. Корабль, на котором мы прибыли, отплывал обратно в Александрию через три дня. Чтобы успеть на него, Лави завтра рано утром надо отправляться в Иоппию. Я окаменела.