Но чабан, как на грех, был сейчас далеко, а Поррук-бай, это по всему было видно, не с добром приехал: уж сполна спросит с Алты за пропажу! Не надеясь на пощаду, мальчик дрожащим голосом пробормотал:
Бай-ага уж я искал, искал Как в воду канули!.. Я я два дня их искал
Искал, говоришь? Бай, прикусив нижнюю губу, взмахнул плеткой. Не нашел, говоришь? Плетка со свистом обрушилась на плечи Алты. Значит, плохо искал плохо искал плохо искал!
Ременная плетка в клочья разодрала халат подпаска, багровые рубцы вздулись на обнажившейся коже. Алты молчал, стиснув зубы, но вскоре, обессилев от боли, рухнул к ногам Поррук-бая. Тот пнул его.
Падаль!
Когда Алты, придя в себя, открыл глаза, то увидел, что бай сидит возле костра, скрестив ноги. Рядом валялась миска. Тесто расползлось по песку. Этого уж Алты не мог стерпеть! Он приподнялся на песке. Глаза у него горели. Бай тоже встал, в ярости сжимая плетку.
Что глазами зыркаешь, волчье отродье? Погоди, я тебе задам!
Страх у Алты сменился злостью и отчаянием, ему сейчас все было трын-трава! Он поднял с земли свой чабанский посох, угрожающе крикнул:
Попробуй подойди!
Рядом с баем Алты выглядел совсем крохотным и щуплым, но посох, который он держал в руке, был увесистый и лицо подпаска пылало такой отчаянной решимостью, что бай попятился, опустив плетку.
Я еще с тобой разделаюсь
Алты крепче сжал посох:
Только тронь голову размозжу!
Две пары глаз с ненавистью впились друг в друга. В глазах подпаска пламенело бесстрашие. Не выдержав его взгляда, Поррук-бай отвернулся. С этим волчонком опасно связываться, еще и вправду проломит голову своей палкой. Или, того хуже, бросит отару, и был таков! И кто знает, что случится с отарой, пока он, Поррук-бай, будет искать другого подпаска.
Бай через силу улыбнулся:
Алты, сынок, ты уж не держи на меня сердца. Сам знаешь, когда я распалюсь, лучше не попадаться мне под руку. Моим детям тоже от меня достается. Ай-яй, прямо собачий характер! Сам от него страдаю, да ничего не могу с собой поделать. Не сердись на меня, Алты, я ведь в отцы тебе гожусь. Уж прости меня, грешного!
Лживая речь бая еще пуще разозлила Алты. Он плюнул на посох, вскинул его на плечо, круто повернулся и зашагал прочь.
Бай, стараясь придать своему голосу смиренность и умильность, закричал ему вслед:
Алты, сынок! Постой! Куда же ты?
Подпасок на ходу обернулся, размахнулся, метнул в бая свой посох, но не попал: посох, подпрыгнув
на песке, угодил в костер, расшвыряв тлеющие угли.
Поррук-бай громко выругался.
А подпасок все удалялся: вскоре его маленькая фигурка растаяла в туманном, морозном воздухе
Пустыне, казалось, не было ни конца ни края. Холмистые места сменялись низинными, густо поросшими саксаулом и другой растительностью, просторные голые такиры равнинами, с чахлой, скудной колючкой, равнины сплошными песками. Алты полагал, что весь мир это Каракумы
Чтобы хоть на глазок определить, где он находится, Алты поднялся на высокий холм, огляделся. Слабый ветерок поджимал к горизонту серые тучи. На небе белесо засияло солнце, но его лучи не грели. Легкий морозец щипал щеки Алты.
Кругом ни души. Куда ни глянь, всюду пустыня, унылая, однообразная. Казалось бы, тут можно ориентироваться только по солнцу, но Алты вырос в пустыне. Он был опытным путником, зорким следопытом, издали мог отличить овцу от барана, по следам угадывал, кто здесь прошел и давно ли. Растения, барханы все подсказывало ему, куда идти. Если бы даже его оставили в песках с завязанными глазами, Алты и то добрался бы до дому.
И сейчас он был в заме́шательстве не потому, что заблудился он легко нашел бы дорогу! а потому, что просто не мог решить, идти ли ему домой или в другой аул. Куда ни кинь все клин! Правда, в родном ауле его ждала материнская ласка.
Мама, бедная мама! прошептал Алты и сбежал по склону холма вниз.
Как ему хотелось в эту минуту очутиться в материнских объятиях! Но с какими глазами заявится он к родным? После такого долгого отсутствия придет жалкий, оборванный, побежденный. И братья со злорадными ухмылочками начнут его подковыривать:
«Герой! Богатырь! Ай-яй, сколько овец пригнал домой! И не сосчитать. Хорошенько следи, как бы не затесались в чужую отару. Не скликнуть ли земляков, чтобы сладили заго́н для твоих овечек?..»
Да если даже дома встретят его радостью, а не попреками, Алты от этого легче не будет.
Нет, гордость не позволяет ему вернуться в дом с пустыми руками! Хоть Алты и немного лет, но у него тоже есть самолюбие!
Как же быть, куда податься?
Краем уха он слышал, что в его родном краю произошли большие перемены: установлена новая, Советская власть, что все теперь равны и свободны. Только на себе он этих перемен еще не ощущал. В степях продолжали хозяйничать баи.
Исхудалый, ослабевший, Алты брел по пустыне, сам не зная куда. Голод гнал его вперед. Ноги увязали в песке, к штанам, латанным-перелатанным, цеплялись колючки.
Бескрайние Каракумы простирались перед Алты
Со всех сторон к аулу на ночлег тянулись вереницы верблюдов. Хотя Алты за короткую жизнь довелось немало повидать, но столько верблюдов сразу он еще нигде не встречал. Их было так много, что казалось, земля дрожала под их медлительными шагами. Густыми тучами стелились они по пустыне. И, следуя за этим нескончаемым верблюжьим потоком, Алты подумал: «Ну и силища! Дал же аллах богатство здешним баям! У нас-то в ауле верблюдов раз, два и обчелся, а тут их, видать, по сотне у каждого! Он облизнул пересохшие губы. Наверно, байские сынки часто лакомятся сливками из верблюжьего молока!..»