Бродя по улицам, Алты краешком глаза следил за своим отражением в витринах, даже за своей тенью на стенах домов. И радовался как ребенок: ну точь-в-точь Черке́з-толмач! Ох, как хотелось ему показаться в новом обличье своим землякам, важно прошествовать, скрипя ботинками, по улочкам родного аула! Пусть бы Бегхан поглядел на него! Алты уж подумывал, не попросить ли заведующего, чтобы тот отпустил его на несколько дней домой. Но, пораскинув мозгами, отказался от этой мысли. Еще скажет: заскучал по аулу, можешь убираться туда насовсем.
Но, как ни отрадно было разглядывать
себя в зеркалах и стеклах витрин, в студию-то Алты поступил, чтобы учиться. Надо было изо всех сил налегать на учение. А оно, как на грех, с трудом давалось полуграмотному Алты. По-арабски он еще мог накорябать кое-какие слова, с русским же алфавитом дело обстояло куда хуже: он не отличал «а» от «б».
Русский язык в студии преподавал Мохамме́д Довлика́-мов. На одном из первых уроков он вызвал к доске Алты, сказал:
Ну-ка, Карлиев, возьми мел и напиши по-русски: «отец».
Алты схватил мел, поплевал на него. Преподаватель так и подскочил на стуле:
Что ты делаешь?
Мы в ликбезе всегда плевали на кончик карандаша.
Не надо так больше. Ну ладно, пиши: «отец». Поймав недоумевающий взгляд Алты, он пояснил: Ну, по-нашему «ата».
Алты арабскими буквами вывел на доске: «ата». Преподаватель покачал головой:
Ты что написал?
Что вы сказали.
Я же просил написать по-русски. О-тец!..
А что такое «отец»?
Я же сказал: по-нашему это «ата».
Я и написал: «ата».
Ты мне напиши по-русски!
Алты, поникнув, стоял у доски. Довликамов вздохнул:
Не знаешь, как писать? Ну что мне с тобой делать, Алты?
Алты вскинул голову:
Учите меня! Я ведь приехал учиться.
Довликамов встал, отобрал у него мел, написал на доске по-русски: «отец». Возвращая мел Алты, подбодрил его:
Ну! Диктую по буквам: о тэ е цэ
Алты нацарапал злополучное слово, но опять арабскими буквами.
Не так.
А как же?
Ты русский шрифт знаешь?
Алты набычился:
Научите, буду знать. Я хочу учиться!
Преподаватель снова покачал головой и отправил Алты на место.
В этот день Алты уже не прислушивался любовно к скрипу своих ботинок, не перешучивался с приятелями, во дворе не слышался его обычный звонкий смех. Забившись в дальний угол, он сел на бревно, сжал виски ладонями и, чувствуя себя виноватым перед всеми, на чем свет стоит кляня свое невежество, погрузился в мрачные размышления. Ишь распустил хвост! Не рано ли? Жизнь-то не всегда гладит по шерстке. Ну, приняли его в студию. Что с того? Не за красивые же глаза его тут кормят и одевают. От него ждут, что он порадует всех успехами в учебе. А он? Ничего-то он не знает. Туп, как пень. Еще требует, чтобы его учили! Да ему ни в жизнь не одолеть русского языка. Видно, прав был Бегхан: кишка у него тонка учиться. Дорога, выбранная им, оказалась ухабистей, чем он думал. Пора, видно, поворачивать назад, как он и обещал брату. Рано или поздно ему все равно укажут на дверь.
Приятели, заметив, как он удручен, собрались в кружок, чтобы обсудить, чем помочь Алты, как отвлечь его от черных мыслей. Парень, судя по его виду, в таком состоянии, когда каждый нерв натянут, как тетива лука. Решили, что с ним должен поговорить один из близких друзей. Выбор пал на Карабатыра, но он затряс головой:
Нет, братцы! Видите, как он нахохлился? К нему не подступись. Еще отлупит!
Тогда в разговор вступил другой приятель Алты Сары Карры. Он возмущенно сказал:
Да что мы рядимся, будто собираемся отправлять послов к шаху! Позовем Алты и будем держаться с ним как ни в чем не бывало.
Верно! обрадованно поддержал его Бяшим и закричал. Алты! Эй, Алты! Иди к нам!
Алты не откликнулся. То ли, занятый своими мыслями, не услышал зова, то ли притворился, что не слышит. К нему подошел Сары Карры:
Алты, что ты прячешься от нас? Ишь съежился, как мокрая курица!
Алты поднял на него глаза, полные
мрачного, горячечного блеска, и вдруг взахлеб, словно спеша излить душу, заговорил обо всем, что передумал за эти минуты. Сары Карры слушал его серьезно, внимательно, а когда Алты заявил, что все равно ему долго здесь не продержаться, приятель довольно улыбнулся:
И слава богу!
Что? опешил Алты.
То, что ты слышал. Верно, хватит тебе тут торчать айда к нам!
Алты крепче прижался спиной к забору:
Хорошо тебе шутки шутить. А мне плакать впору!
Давай вместе поплачем, все веселей! А еще лучше пойдем играть в чилик .
До чилика ли тут!
Ай, Алты, поразмяться всегда полезно!
Но Алты не слушал его, бубнил свое:
Я-то мечтал со сцены высмеивать других. А вышло так, что надо мной смеются.
Сары Карры сокрушенно, с удивлением проговорил:
Ба-ба-ба! Видно, я оглох. Что-то не слышал никакого смеха.
Ладно тебе! Не видел, что ли, как Довликамов покачал головой, когда я шел на место?
Велика важность! Я бы на твоем месте
Ну? Что ты?
Я обычно поступаю так: он качнет головой один раз, а я десять. Мой верх!
А ну тебя! С тобой серьезно, а ты Нет, брат, видно, мне и впрямь больше подходит держать в руках чабанский посох, а не карандаш.