Это ты зря! У нас в студии много тедженских.
И меня могут принять?
Ты же неграмотный.
Я ликбез кончил.
Этого мало. К тому же прием начнется через месяц. Бяшим задумался. Слушай, чем черт не шутит. Подай через месяц заявление, может, повезет.
Думаешь, стоит попытать счастья?
Попытка не пытка. Помню, как ты в ауле всех передразнивал. Как знать, может, ты самородок! А к талантам из народа в студии особое отношение.
Ой, спасибо, друг! воскликнул Алты. Ха! Я самородок! но тут же прикусил губу. А куда же мне до осени деваться?
Ну, уж этого я не знаю. Устройся на работу. А пока пошли в общежитие, чай пить.
Общежитие одноэтажный кирпичный дом находилось во дворе студии. В каждой комнате жило по нескольку учащихся, в комнатах было чисто, уютно. Алты, обходя земляков, оглядывая их жилье, только завистливо посапывал. И на друзей-тедженцев он смотрел с нескрываемой завистью: вот бы и ему, как они, учиться в студии, жить в одной из этих аккуратных комнат! Но достоин ли он такого счастья? Кто он? Бедняк, невежда! Куда ему до студийцев!
И все же он решил дождаться осени и попробовать про-биться в студию. Пока же надо было искать работу: в кармане оставался последний рубль. В городе строилась текстильная фабрика, но туда Алты опоздал, рабочих уже наорали. После долгих скитании по городу он забрел на биржу труда.
Встал в очередь. Очередь длиннющая: в то время еще не покончили с безработицей и таких, как Алты, было много.
Его взяли ремонтным рабочим чинить мостовые в городе. Заработка едва хватало на пропитание. Но скоро он лишился и этой работы она была сезонная. В конце концов пришлось податься в сельскую местность, под Ашхабадом. Там Алты нанялся к зажиточному дайханину рубить колючку. За сто кучек колючек ему платили пятьдесят копеек и задаром кормили. Но нарубить столько было непосильным трудом. Колючка здесь, в отличие от тедженской, мелкая, кусачая, она в кровь обдирала колени, рвала и без того обветшалую одежду. Да и притаптывать ее прохудившимися чокаями было нелегко. Алты еле удавалось заготавливать за день сорок кучек.
Через три недели вся колючка была порублена, а вместе с ней пришел конец и работе.
Алты вернулся в город. Чтобы прикрыть ссадины и цыпки на ногах, он купил туркменские шаровары, а на рубашку денег пожалел, приберегая их на еду.
Снова пошел он на биржу труда и некоторое время работал в каменном карьере, расположенном меж Ашхабадом и поселком Карадама́к. Ночевал Алты в Доме дайханина.
Почти каждый вечер он наведывался к приятелям в общежитие драматической студии, только там и отводил душу
Наконец начался прием заявлений. Их было подано пятьдесят на семь мест. Среди этих пятидесяти было и заявление Алты.
Особых надежд на успех Алты не питал: он казался себе, по сравнению с другими поступающими, недотепой, оборвышем. Те-то раскатывали на велосипедах, и одеты были прилично, и немного говорили по-русски. Алты не знал ни одного русского слова. Он подал заявление так, наудачу: будь что будет! Когда он выступал перед комиссией, все плыло у него перед глазами. Он был уверен, что провалился, а тут подвернулся бай, приехавший из пустыни искать работников, и Алты согласился пойти к нему в подпаски. На другой день предстояло покинуть Ашхабад, и утром Алты в последний раз (в этом он, во всяком случае, пытался убедить сам себя) заглянул в студию проститься с друзьями.
Первым ему встретился земляк Сары́ Карры́. Он как сумасшедший ринулся к Алты, хлопнул его по плечу и восторженно завопил:
Алты, друг, поздравляю!
Алты хмуро буркнул:
Нашел время балаганить.
Да ты что? Я серьезно. Тебя приняли в студию!
Алты это известие так ошарашило, что он только захлопал глазами:
Врешь!
Ей-богу, правда!
Алты ткнул себя пальцем в грудь:
Меня, приняли?
А то кого же, меня, что ли?
Сары, друг, поклянись, что не врешь!
Гляди сам.
Сары Карры схватил Алты за локоть и потащил к доске приказов. Ногтем подчеркнул первую фамилию в списке принятых в студию.
Вот. Читай.
Алты, шевеля губами, прочел и глазам своим не поверил. Первой действительно красовалась его фамилия!.. В глазах у него заискрились слезы, он и не пытался их скрыть до того был счастлив.
Вчерашний батрак стал студентом Туркменской драматической студии!
Алты плакал от радости.
Стоя в общежитии перед большим зеркалом, он любовался собой, улыбаясь во весь рот: «Увидела бы меня сейчас мама ни за что не узнала бы! А Бегхан, тот лопнул бы от зависти» Алты в эту минуту очень нравился самому себе.
В общежитии его приучили к порядку и чистоте. Утром, заправив постель, он шел умываться и чистить зубы. Впервые в жизни бывший подпасок держал в руках зубную щетку.
Не обошлось и без конфуза. Как-то Алты собрался мыть голову. Он намылил ее и, не смывая пены, стал ждать, пока мыло засохнет. Увидев Алты над умывальником с серыми от высохшего мыла волосами, его приятель, Карабаты́р, сначала перепугался, но тут же прыснул со смеху:
Алты? Что с тобой?
Не видишь? рассердился Алты. Намылил голову.
А мыло не смыл?
А зачем его смывать? Оно одеколоном пахнет. Вот пройдусь мимо байских сынков, в ботинках со скрипом, с душистыми волосами, пусть видят, что и мы парни не промах