Она провела пальцем по ободку стакана и вздохнула:
Кстати, плюс продажных мужчин в том, что они не строят из себя хозяев.
Они услужливы и бе-зо-пас-ны сестра помолчала, вглядываясь в тёмную жидкость на дне стакана. А потом резко повысила голос: Кстати, сегодня день всех европейских феминисток, Падма! Так что я просто праздную равноправие полов, да я просто праздную.
Она пила и курила, работала, как никогда раньше, но при этом механически, словно автомат. Только однажды я увидела в её глазах отблеск прежнего энтузиазма, но этот единственный раз мне не понравился:
Парвати сидела за столом в клубах голубоватого сигаретного дыма. С одной стороны громоздилась растрёпанная стопка исписанных листков. Время от времени она что-то яростно правила в них красными чернилами, а затем снова возвращалась к печатной машинке.
Что редактируешь?
Статью о самоубийствах и самоубийцах, она принуждённо рассмеялась. Я понимаю, это скорее для твоей колонки, но
Она всплеснула руками и углубилась в текст, словно это был увлекательный остросюжетный роман. Мне не понравилась её увлечённость, ведь Парвати всегда требовала от окружающих «позитивного мышления» и старалась даже не соприкасаться с такими темами. Я присела на край стола и попыталась заглянуть ей в глаза:
У тебя не было возможности отказаться?
Она не подняла на меня взгляд, наоборот: потупилась так, что я видела только её подрагивавшие ресницы.
Отчего же? она неопределённо хмыкнула и с грохотом перевела каретку. Боишься, что я не справлюсь?
Нет, поспешно отступила я, моля провидение, чтобы Парвати не слишком обиделась.
Вот и замечательно, подвела итог она.
Повисла пауза, только кнопки машинки со звоном возвращались на свои места, оставив на бумаге чёрный оттиск. Я уже собиралась уйти, как вдруг сестра прекратила печатать и посмотрела куда-то вдаль, за окно:
Знаешь, что меня останавливает? прошептала она и невесело ухмыльнулась, растягивая слова: Тщеславие. Его проклятое тщеславие. Что бы я ни написала в записке, он будет думать, что это из-за него.
Сестра не назвала свою работу, друзей. Не назвала папу. Не вспомнила про меня. Но я подавила и грусть, и ревность, и гордость, довольная уже той маленькой зацепкой, которую мне дала Парвати: тщеславие Гилдероя Локхарта было единственным, в чём на него можно было смело рассчитывать.
* * *
В тот же день я решила, наконец, выяснить, что так сильно изменило сестру. Серебристая субстанция расползлась по думосбросу затаившейся медузой. Вязкая и тяжёлая, она словно не хотела, чтобы её смотрели. Я рефлекторно задержала дыхание и окунулась в воспоминания Парвати:
Что значит «больше не появляться на собраниях», Гилдерой?
Муза, прошу тебя, он досадливо передёрнул плечами, словно чиновник, которого внезапно спросили, исправно ли он платит налоги. Для меня крайне важны новые впечатления
И что?
Муза, он подошёл и обнял её за плечи, ты же знаешь, я человек скромный. Всё, чего я хочу, это овации. Или рукоплескания. В крайнем случае, согласен на аплодисменты
Он усмехнулся заискивающе и немного беспомощно, явно надеясь, что его шутка заставит Парвати хотя бы чуть-чуть улыбнуться. Но она только нахмурилась ещё сильнее и сложила руки на груди.
Одним словом, мне необходимо восхищение. Я не могу ежедневно выходить к людям, бороться с их упрямством, с драккловым штампованным мышлением, если не вижу отдачи!
Да-да, я тебя понимаю, перебила его Парвати, но при чём здесь я? Я что, тобой не восхищаюсь?
Он вздохнул и опустил взгляд:
Муза, будем откровенны: ученики тебя боятся.
Что? Парвати едва не расхохоталась. Гилдерой, что за ерунда?! Зачем им меня бояться? Я веду йогу у многих из них, и мы прекрасно ладим.
Да, но ты для них авторитет, понимаешь? Они не могут до конца раскрыться в твоём присутствии, им кажется, что они говорят что-то глупое или скучное, Локхарт снова закатил глаза, а потом посмотрел на неё в упор и быстро добавил: И потом, они все знают о нас.
Раньше тебя это не волновало.
Раньше мы не афишировали это.
Ну да, и все эти девчонки на тебя вешались проворчала Парвати. Ты это хочешь сказать? Я мешаю им флиртовать с тобой, да?
Я говорю этим людям о свободе, Муза. Будет логичнее, если при этом я не буду бряцать оковами, ты так не считаешь? пожал плечами Локхарт. В конце концов, я же не изменяю тебе. Это просто разговоры.
Он состроил просительное выражение лица и взял её руки в свои:
Муза, ну пожалуйста
Если я что-то узнаю, Гилдерой. Просто если
Парвати распахнула дверь в подсобку и едва не столкнулась с растрёпанной черноволосой ведьмой, поспешно оправлявшей
на себе одежду. Локхарт стоял чуть поодаль. В его глазах отразился огонёк Люмоса, засвеченного Парвати, как отражаются фары в зрачках животных, застигнутых врасплох на ночной трассе.
Муза, я всё тебе объясню!
Та же картина, только у этой ведьмы светлые волосы и нагло-безмятежное лицо без следа смущения.
Утро. Класс йоги. Незнакомая рыжая голова, подстриженная «ёжиком». Локхарт заламывает руки и, кажется, пытается опуститься перед Парвати на колени:
Я тебе всё объясню!
Снова, снова, снова.
Признайся, признайся, драккл тебя дери! Ты был с ней! голос Парвати перешёл на визг.