Поэтому пришлось уступить и назначить Парвати встречу в кафе. Перед самым выходом Дин сунул мне в карман пузырёк.
Что это?
Зелье Памяти. Мне знакомый аврор достал.
Что?!
У неё явно были проблемы с памятью, замялся он. Вся эта забывчивость Может, кто-то стирает её воспоминания?
Я не выдержала и рассмеялась:
Дин, ну ты и параноик! Не всё в мире так, как в колонке «Происшествия».
Он обиделся:
Мне странно слышать это от тебя. Ты же репортёр. Ты должна замечать детали и делать выводы. И видеть, когда что-то не сходится.
Его менторский тон так меня разозлил, что я едва не кинула в него злосчастным пузырьком. Но времени ругаться не было: я боялась опоздать.
Зря. Спустя полчаса я по-прежнему беспомощно пялилась в меню. Я дважды проиграла в голове возможную ссору с Дином, подобрала безупречные аргументы и даже насладилась растерянным выражением его лица. Это успокоило меня настолько, что когда в дверях наконец-то возникла закутанная в золотистое сари фигура, я с огромным трудом вынырнула из грёз и сфокусировала взгляд на реальности. Реальность действительно носила в Лондоне
традиционную индийскую одежду, а вдобавок была увешана браслетами и цепочками с изобилием, достойным храмовой танцовщицы.
О Мерлин, я не видела тебя в сари со свадьбы Ратри и Раджа! вот и всё, что я смогла сказать сестре спустя полгода без единого письма.
Но мне же идёт, правда? она покружилась передо мной. Браслеты мелодично звякнули. Так о чём ты хотела поговорить?
Об издательстве.
Но с ним всё в порядке! как ни в чём ни бывало заверила меня Парвати. Были небольшие сложности, но мы всё уладили.
Она была сама безмятежность. Более довольного судьбой выражения лица не встретишь даже у котов или студентов, только что сдавших ЖАБА на «Превосходно». И мне бы обрадоваться, но я постепенно начала чувствовать это то, о чём говорил Дин. Что-то и правда не сходилось.
Поверхностность. Ленивое непрошибаемое спокойствие. И это навязчивое «всё в порядке». Парвати могла прожужжать все уши «позитивным мышлением», но никогда не бежала от проблем. Издательство, где сотрудники посмеивались над главным редактором и обсуждали её за спиной, это не «всё в порядке», совсем нет!
Вспоминая сестру, я думаю о школе, об университете и первых годах в редакции. Но всё-таки иногда, когда я не успеваю справиться с воспоминаниями, сознание подсовывает эту картинку: Парвати в золотистом сари счастливо смеётся, чокается со мной бокалом и выпивает до дна.
С того момента, как она поставила бокал обратно на столик, я больше никогда не видела сестру улыбающейся.
* * *
Парвати снова поселилась в нашем особняке. Мало ела, мало спала и постоянно работала, словно пытаясь наверстать полгода забытья. Подоконник в её кабинете был постоянно засыпан совиными перьями и заляпан помётом, а в камине горело больше бумаги, чем поленьев. Локхарт заваливал её письмами, которые она выкидывала, не читая. Но рассказать, что между ними произошло, отказывалась, поменяв вечную присказку «всё в порядке» на лаконичное «ничего».
Когда зелье Памяти начало действовать, по щеке Парвати скатилась одна-единственная слеза, которую я смахнула своим платком. Услышав очередное «ничего», я не выдержала и ушла колдовать. Слезы должно было хватить на чёткое воспоминание, хотя бы на несколько эпизодов. Тщательно собрав в колбу серебристый дымок, заклубившийся над батистовой поверхностью, я закупорила сосуд пробкой поплотнее и встряхнула. Сначала я хотела посмотреть воспоминание сразу, но что-то меня удержало. «В конце концов, это её личное дело», подумала я и задвинула колбу в самый дальний угол секретера.
Несмотря на события последних месяцев, Парвати дали премию «за вклад в журналистику» и назвали редактором года. Я помолвилась с Дином. Жизнь продолжалась по крайней мере, мы все делали вид, что это так.
* * *
Сестра менялась на глазах, срывая маски «хорошей девочки» одну за другой в такт листам календаря. На Хэллоуин Парвати закурила. На Рождество я впервые заметила её со стаканом огневиски. На День святого Валентина я нечаянно застала её целующейся с девушкой (кажется, это была стажёрка из отдела маркетинга).
Первого марта у Локхарта закрыли студию в Эдинбурге. Пятого он снова пришёл к ней, скулил на пороге и молил его впустить. Она не впустила. И отказалась говорить через камин.
Для Парвати говорить означало любить, дружить, прощать и подкалывать. Она была болтлива, потому что отходчива. Но тогда её губы сжались в тонкую полоску, словно створки дверей, закрытых изнутри на засов. Для Локхарта у неё не осталось слов, и меня это пугало: я ещё ни разу не видела, чтобы сестра не захотела кого-то простить.
Восьмого марта, входя в дом, я столкнулась с молодым человеком явно стриптизёрской внешности, поспешно покидавшим особняк. Сестру я нашла, как обычно, в кабинете с очередной бутылкой огневиски. На мой недоумённый вопрос Парвати только презрительно хмыкнула:
Всё верно, а что здесь такого? Подумай, это так глупо: искать мужчину, выслеживать, завоёвывать. Всё равно, что ходить на охоту: по колено в грязи, мокрая от пота, полдня выслеживаешь утку, чтобы потом ба-бах! она изобразила выстрел и едва не потеряла равновесие, завалившись на диван. Приходишь домой, ощипываешь тщедушное тельце на один укус, до отказа нафаршированное дробью. И говоришь себе: «Посмотрите на меня, я гордая женщина-охотник, сама добыла это, прошу любить и жаловать». Или, она дотянулась до графина с виски и снова наполнила стакан, приходишь в магазин. Чисто, светло, выбираешь тушку жирного гуся и порядок! Заплати и лети!